— Значит, вы хотите, чтобы мы арестовали Дунов, господин Гекабек? Которых из них, будьте любезны, назовите их имена.

— Милорд, я не являюсь их крестным отцом, и я сомневаюсь, чтобы таковой у них вообще был. Но мы все хорошо знаем сэра Энзора, и с именами, я думаю, заминки тоже не будет.

— Итак, сэр Энзор Дун и его сыновья. Сколько сыновей, господин Гекабек, и как зовут каждого из них?

— Откуда мне знать, милорд, и если бы даже они мне были знакомы, как я смог бы запомнить все их имена? Могу сказать только, что их было семеро.

— Итак, ордера на арест сэра Энзора Дуна и семерых его сыновей, имена которых неизвестны и вряд ли они их имеют… Что ж, господин Гекабек, я все это записал. Сэр Энзор, разумеется, был среди них, как вы только что сами показали?

— Нет, что вы, милорд, я не говорил, что…

— Если он сможет доказать, что его там не было, вас обвинят в лжесвидетельстве. А что касается сыновей, господин Гекабек, готовы ли вы принести клятву, что это были именно его сыновья, а не племянники, не внуки и что они вообще принадлежат к роду Дунов?

— Милорд, я уверен, что это были Дуны. К тому же, я готов заплатить за любую ошибку, допущенную мною.

— Да, заплатить он действительно сможет, — вмешался в разговор полковник Хардинг.

— Я рад это слышать, — улыбнулся барон. — Значит, ограбление (если таковое вообще произошло) не слишком подорвало ваше финансовое положение. Иногда людям только кажется, что их ограбили, зато потом приятно сознавать, что ничего подобного не было, что это только мелочь, которая никак не сказалась на общем благосостоянии. Итак, вы уверены, что те люди (если вообще таковые были) действительно отобрали у вас или, может быть, позаимствовали какие-то вещи?

— Милорд, может быть, вы считаете, что я был пьян и ничего не помню?

— Ни в коем случае. Хотя в это праздничное время и такое состояние было бы вполне объяснимым. Но откуда вам известно, господин Гекабек, что нападавшие были именно членами конкретной семьи?

— Потому что никто другой там быть не мог. Потому что, несмотря на густой туман…

— Туман! — воскликнул полковник Хардинг.

— Вот именно: туман! — заметил барон. — Ну что ж, вот вам и объяснение. Теперь я вспоминаю, что день был действительно безобразный и всадник едва мог бы различить голову собственного коня, и Дуны никогда бы не выехали со своей земли, это понятно. Господин Гекабек, я искренне рад, что вы обознались. Что ж, это и понятно, в таком тумане не мудрено ошибиться.

— Возвращайтесь назад, дорогой друг, — посоветовал полковник Хардинг. — И я уверен, что вы найдете все пропавшие вещи там, где их случайно оставили. Я и сам прекрасно знаю, что это такое — заблудиться в тумане на болотах Экзмура.

Дядюшка Рубен был настолько потрясен, что не находил нужных слов.

— Милорд, неужели вы так все и оставите? И это называется справедливостью? Да если я поеду в Лондон и расскажу Его Величеству, что человека грабят на дороге, в графстве Сомерсет, а его судьи уверяют, что он сам во всем виноват, тогда…

— Извините меня, — прервал его де Уичехальз, — но я как раз собирался объяснить вам самое главное. Дело в том, что несчастье произошло с вами в Сомерсете, а мы, скромные слуги Его Величества, отвечаем за порядок только в графстве Девоншир, и поэтому не можем вам помочь, даже если и на самом деле было совершено уголовное преступление, как вы уверяете.

— А почему же тогда, — закричал дядюшка Бен, не в силах сдерживаться, — вы не сказали об этом сразу, а заставили меня терять столько времени попусту? Да вы все тут сговорились. Вы считаете, что честного торговца можно ограбить и чуть ли не убить, а преступники останутся без наказными только потому, что они знатного происхождения? А если несчастный бедняк, который спасает своих детей от голода, украдет паршивого ягненка, вы тут же отправите его на виселицу и скажете «Поделом тебе, ворюга!». Выходит, если у меня все в роду дворяне, а сам я при этом подонок, то…

Дядюшка Бен не мог больше говорить, он так разволновался, что изо рта у него пошла пена.

Не помню, как мы добирались до дома, но все услышанное так потрясло меня, что я с трудом пересказал все матери. Никогда не думал, что благородные люди могут вести себя настолько низко и подло.

Мать, конечно, тоже переживала все случившееся, но гордилась мною. По крайней мере, я сделал то, что обещал — я проводил дядю к барону, но сам в разговор не встревал, а только стоял рядом и молча слушал.

Всю дорогу домой дядюшка молчал. Он был недоволен собою, но поведение барона и полковника расстроили его еще сильнее. В ту ночь, перед тем как идти спать, дядя обратился ко мне:

— Племянник Джон, я вижу, что ты лучше других относишься ко мне. И так как ты не владеешь красноречием и вследствие этого будешь хранить тайну, я скажу тебе вот что. Дело это не закончено, у меня есть еще козырь про запас.

— Вы имеете в виду, дядя, судей из графства Сомерсет?

— Нет, не имеет смысла. Они станут насмехаться надо мной подобно негодяям из Девоншира. Я придумал кое-что получше. Я обращусь к самому королю или даже не к нему, а к человеку, более влиятельному, чем Его Величество. У меня есть связи. Я сейчас не буду называть тебе его имени, но когда ты с ним встретишься, то поймешь, что я имею в виду.

Так оно и вышло. А человек, о котором говорил дядюшка, был никто иной, как судья Джефриз.

— А когда вы поедете к нему?

— Может быть, весной, а может, даже летом, ведь я не могу ездить в Лондон, когда мне заблагорассудится, а только по делам. Помни, Джек, когда ты с ним встретишься, смотри ему прямо в глаза и никогда не лги. Это могущественный человек, даже самые знатные люди трепещут от его взгляда. Впрочем, я засиделся у вас в гостях, может быть, от этого у меня и нервы расшалились. Хотя я согласен задержаться еще на денек, но только с одним условием.

— С каким же, дядя Бен? Жаль, что вам не понравилось у нас. Если хотите, мы пригласим еще раз Николаса, а еще для вас может спеть хор…

— И еще очаровательных дочек Сноу. Спасибо, Джон. Но уж очень они шумные. Мне вполне хватает твоих сестер. Нэнни очень милая девочка, пусть приезжает ко мне летом. — Дядя всегда называл сестру «Нэнни», говоря, что имя «Энни» кажется ему слишком утонченным и напоминает о французах. — Завтра, мой мальчик, если ты не откажешься, мы с тобой поедем к крепости Дунов. Я хочу оглядеть все собственными глазами, чтобы найти их слабые места и подготовить план нападения, когда придет время. Только сделать это надо тихо, чтобы никто не узнал. Поедешь? Я хорошо заплачу тебе.

Я тут же дал свое согласие, но отказался от денег, поскольку не считал себя бедным. На следующий день я расставил работников в поле, особенно обратив внимание на любопытного Джона Фрэя, вечно сующего нос не в свои дела, чтобы потом обо всем доложить жене, и мы с дядюшкой, которого я усадил на старушку Пэгги, отправились за запад сразу же после завтрака. Дядюшка Бен отказывался ехать безоружным, поэтому мне пришлось все-таки зарядить карабин. Правда, в те времена ружье никогда не мешало в дороге и каждый, у кого оно было, обычно брал его с собой. Таким образом, мы часто недосчитывались даже собственных овец. Правда, здесь я не могу обвинять Дунов, тем более, что они любили повторять, что сами они «не мясники». Дуны заставляли пастухов убивать для них овец, разделывать лучшим образом и приносить к воротам. Несчастные пастухи выбирали самый отборный откормленный скот, лишь бы уцелеть. Поэтому фермеры, владеющие стадами в пятьсот или шестьсот овец, частенько обнаруживали, что пропадают как раз те барашки, которых они намечали зарезать к празднику.

Но вернемся к рассказу. Дядюшка ехал на Пэгги, однако, не разрешал мне отходить слишком далеко. День выдался солнечным, но настроение от этого не улучшалось, и всю дорогу дядя молчал, погруженный в свои заботы. Я заметил, что тревога не оставляет его, и поэтому решил хоть как-то развеять его уныние.

— Выше голову, дядя Бен, не бойтесь ничего. Я тут знаю каждый куст, и нам никто не угрожает.