— Что мне делать, Джон? — заново начал я. — Лучше б ты и не приезжал.

— Я думаю, придется выйти на поединок, — прошептал он через прутья решетки и громко добавил: — Я думаю, юные джентльмены все-таки впустят меня внутрь, чтобы я пронаблюдал за честной схваткой.

Он вздохнул, оглядев свои измазанные грязью сапоги из бычьей шкуры и лошадей, которым пришлось долго идти по болотам. Моя гнедая Пэгги была все же полегче Весельчака и поэтому выглядела поаккуратнее, а тот умудрился измазаться до самого загривка, так что никто бы сейчас и не мог предположить, что натуральный окрас его пегий, настолько грязь и тина облепили почти все его туловище. Кроме того, обе лошадки успели по дороге собрать изрядное количество репьев, надежно вцепившихся им в гривы и хвосты. Наконец Фрэй закончил внешний осмотр и подошел к воротам, согнувшись после долгой верховой езды, словно его прихватил радикулит.

Но вопрос о сражении решился к этому времени сам по себе. Шесть или семь старшеклассников уже мчались к нам со всех ног, прослышав, что у главных ворот сейчас начнется «молотиловка». Эти мастера боя обучали нас — ребят средних классов — многочисленным приемам борьбы, а самых младших искусству уворачиваться, парировать, и даже выполнять такие движения руками, которым позавидовали бы и любители фехтования. Конечно, наши ребята не могли упустить случая понаблюдать за честным боем.

Должен заметить, что, как мне кажется, само выражение «молотиловка» происходит от схожести движений руками с движениями крыльев ветряных мельниц. Я сам видел такие в некоторых местах, где нет рек. Вот там люди мелят зерно и получают муку именно таким способом. Хотя, конечно, не простому школьнику разбираться в происхождении разных слов. Короче, наблюдатели, окрестившие наши бои «мельницами» становились в круг и развлекались, а сами бойцы в центре калечили как могли друг друга либо до победы, либо до полного взаимного изнеможения.

Но теперь в присутствии Джона Фрэя я почувствовал некую ответственность за исход боя. Мне во что бы то ни стало надо было доказать свое превосходство и заступиться за честь и семьи Ридов, и всего Экзмура. За три года учебы я частенько выдерживал бои и дольше трех раундов и, надо признаться, не раз окроплял своей кровью торф нашего ринга. Зато постепенно победы все чаще стали доставаться именно мне. Не потому, что я обучался этому искусству. Просто после двух-трех десятков боев я стал сражаться так, как мне подсказывала интуиция. Наверное, со стороны я напоминал долгоножку, бьющуюся о стекло фонаря. Но я все же побеждал, и в этом мне помогало и собственное здоровье, и сила, и упорство, которым обладает почти каждый житель Экзмура.

Я с готовностью выступил бы и в этот раз, но полный желудок и тоска на сердце слишком уж волновали меня. К тому же Робин Снелл был куда крепче меня сложен, намного выше и считался одним из самых тупых и безнадежных учеников.

Я никогда не рассказывал матери о своих похождениях, чтобы не расстраивать ее нежную любящую душу, а тем более отцу, поскольку опасался серьезной взбучки. Меня считали примерным послушным мальчиком, и мои белокурые кудрявые волосы добавляли невинности и чистоты внешнему облику. Поэтому Джон Фрэй, я могу поклясться, был уверен, что сейчас на его глазах произойдет первая в моей жизни драка. Когда его впустили за ворота школы якобы поговорить с директором, когда уже были привязаны к решетке и Пэгги и Весельчак, Джон Фрэй рванулся ко мне и чуть не плача, тихонько проговорил:

— А может, не надо?

И когда я ответил, что менять что-либо уже поздно, он выпрямился и уверенно произнес, возведя глаза к небу:

— В таком случае да поможет тебе Господь и да будут твои кулаки стальными!

Место для боев у нас было отведено небольшое, но вполне достаточное и для поединка, и для зрителей, тем более, что христиане любят собираться толпами, чтобы чувствовать локоть друг друга. Старшие ребята имеют беспрекословное право стоять в кругу, а самые маленькие наблюдают за дракой, лежа на траве, через ноги стоящих.

Когда мы подготавливались к бою, из школьного здания появилась старуха Феб, которая любила присоединиться к зрительской массе. Лет ей было, наверное, под сто, и никто не обращал на нее особого внимания. Единственное, что огорчало, так это только то, что двум старшеклассникам приходилось покидать бой после первого же раунда, чтобы проводить старуху снова домой на второй этаж в крохотную каморку, где она и обитала.

Я не знаю, что ощущал Робин перед боем. Скорее всего, он вообще ничего не ощущал, поскольку считался мальчиком задиристым и непослушным. Зато я прекрасно чувствовал, как заколотилось мое сердце в тот момент, когда ко мне подошли ребята, чтобы помочь раздеться. А еще я боялся опозориться и проиграть. Поэтому для острастки я сжал кулак крепче и недвусмысленно подул на костяшки пальцев, давая понять, что шутить не собираюсь. Потом я снял свою кожаную куртку, положил на нее фуражку и жилет. Мальчик, которому я поручил присматривать за одеждой, ощущал себя на седьмом небе от гордости за такое доверие. Как сейчас помню имя этого мальчугана — Томас Хупер. А куртку делала мне мама длинными зимними вечерами, украшая ее замысловатыми узорами из шерсти. Мне вовсе не хотелось запачкать кровью такую замечательную вещь, тем более, что в карманах находились всякие мелочи, которые могли в схватке потеряться.

И вот Робин Снелл приблизился ко мне вплотную и начал долго и нудно разглядывать меня, будто видел впервые. Я-то сам даже и смотреть не хотел в его сторону. Вокруг пояса он обвязал платок, и кроме бриджей и башмаков, на нем ничего не было. Потом он принялся плясать вокруг меня так, что голова моя закружилась уже через несколько секунд. А меня так расстроили слова Джона, и поскольку я постоянно думал о его странном появлении в школе, то мне и в голову не пришло, как следует раздеться. Поэтому я чувствовал себя довольно неуютно и никак не мог начать бой первым.

— Ну, давайте же! — не выдержал какой-то долговязый старшеклассник, сгорая от желания поскорей посмотреть на настоящее мужское развлечение. — Где ваша отвага и бесстрашие? Покажите нам, как надо драться, и да вознаградит Господь сильнейшего из вас!

Робин взял меня за руку, с презрением заглянул в глаза и вдруг ударил что есть мочи по лицу, так, что я зашатался и чуть не упал.

— Что такое?! — в негодовании закричал Джон Фрэ. — Что же ты стоишь и ждешь? Врежь и ты ему как следует!

Тут я вмазал ему не хуже, и сразу же началась настоящая серьезная драка. Мы бились отчаянно, и не совру, если скажу, что наши зрители не были разочарованы. Правда, я почти не слышал восторженных криков публики, поскольку удары сыпались один за другим. Но зато потом Фрэй с восторгом поведал мне, что мои поклонники орали как резаные и поддерживали меня своими криками в течение всего боя.

Но ни я, ни Робин не обращали на зрителей никакого внимания — нам было совсем не до них. Никаких судей во время таких поединков, разумеется, не предполагалось. Помню лишь, что когда в конце раунда я доплелся до своего угла, то чувствовал только боль от ударов в груди и огромное желание рухнуть на землю.

— Время! — раздался возглас старосты, и я прямо-таки повалился на колени моего секунданта и помощника, чтобы хоть немного восстановить дыхание. Джон Фрэй сразу подскочил ко мне и рассмешил ребят своими просьбами достать большой фонарь и обещаниями пожаловаться моей матери на мое участие в сомнительных видах спорта.

— Время! — раздался голос какого-то опрометчивого любителя развлечений. — Считаю до трех, и, если вы не выйдете к центру, вам объявят поражение!

Мне показалось, что я не в состоянии пошевелиться, а этот негодяй уже начал считать:

— Раз… два…

Но прежде чем он произнес «три», я стоял на своем боевом месте нос к носу с противником. Я начинал задыхаться, но, тут же вспомнил, что как раз тот мальчик, на коленях которого мне пришлось только что отдыхать в перерыве, сам учил меня когда-то, что в любом бою начало и конец могут быть совсем разными. Сейчас он уже стал знаменитостью, крупным ученым, но я понял еще в те далекие годы, что умные люди иногда чувствуют тягу к глупцам, чтобы поделиться своим умом и знаниями.