Люди поговаривали, что Уотком прекрасно знал места, куда прибивает этот «товар». Но наш мировой судья де Уичехальз уверял, что никакой контрабанды здесь нет. Некоторые работники даже рыли специальные ямы для хранения таких «орехов». Правда, доказательств этого тоже нет, поэтому я не буду слишком строг и не стану судить тех, кто, возможно, увлекался спиртным и после прихода в наши места теплого течения сам становился «тепленьким».

Но не огромное количество запасов заморского спиртного испугало и удивило нас и даже не очертания парусника в тумане, появляющегося в утреннем тумане. Нас страшил непонятный таинственный звук, от которого мурашки ползли по коже, мы жались друг другу и закрывались одеялом с головой.

Как только на землю спускались сумерки и в небе не оставалось ни отблеска красного заката, долины прорезал долгий стон, сопровождаемый топотом человеческих ног. Неважно, где бы вы ни находились в это время — на болотах, в горах или в лесу — звук словно шел из сердца земли. А потом этот топот прерывался еще более странным звуком, напоминающим скорее всего истошный хохот, от чего сердце уходило в пятки и человек тихо сходил с ума.

Но даже я, тупой и невежественный, не мог поверить в то, что наш Создатель позволил бы злу вырваться наружу и овладеть нами, хотя, после того как я сам все это слышал три вечера подряд, я предпочитал сидеть дома и не доходить даже до конюшни, и пламя маленькой свечи мне было куда приятнее костра даже в хорошей компании.

Разные истории рассказывали по этому поводу. В основном сходились на том, что это стонет призрак какой-то женщины, а за ней гонятся бесы. Правда, я не очень-то верил в подобные байки, но на всякий случай после заката всегда закрывал дверь на засов.

Господин Рубен Гекабек был дядюшкой моей матери и весьма уважаемым человеком в Дулвертоне. Он владел самым большим магазином тканей в городе. Особенно хорошо дела шли у него перед Рождеством, когда ему удавалось продать огромные партии товара к празднику. Мы были его единственными родственниками (если не считать его собственной внучки Руфи, о которой, кроме него, никто не заботился), и поэтому мать нежно и по-христиански любила дядюшку. Люди в Дулвертоне все как один утверждали, что господин Гекабек по праву считается самым богатым человеком в городе, он мог бы скупить половину всех земель в округе, если, конечно, захотел бы.

Итак, этот уважаемый джентльмен (ибо именно так к нему обращались горожане за его толстый кошелек — а я видел и негодяев, которых называли «уважаемый») должен был навестить нас в канун Нового года. Не потому, что ему очень хотелось (он терпеть не мог деревенской жизни), но мать уговорила его приехать в гости и даже заставила дать честное слово, что он приедет. Наш дядюшка славился тем, что всегда сдерживал обещания, во всяком случае, с тех пор как открыл собственное дело.

Богу было угодно, чтобы в этом году (несмотря на густой туман) дядюшке удалось доставить в Дулвертон в целости и сохранности несколько вьючных лошадей, груженых тюками с ценными тканями. Итак, подведя итоги года и разослав исковые жалобы на банкротов, как и полагается истинному христианину перед Рождеством, он оседлал коня и, надев лучшую шубу, отправился в Оар, оставив помощнику немного еды, массу поручений и свою внучку для присмотра.

Мы договорились, что он приедет в последний день декабря около полудня, надеясь, что Дуны, как и все нечестные люди, любят поваляться в постели подольше, и поэтому для дядюшки будет безопаснее приехать к нам по возможности раньше. Правда, тут мы немного просчитались, поскольку эти разбойники, как оказалось, веселились всю ночь накануне и решили вовсе не ложиться спать, а прямо с утра уже разъезжали по округе, но, возможно, не с целью грабежа, а просто в поисках приключений.

Мы отложили обед до часу дня (что меня, разумеется, не слишком обрадовало) и наметили праздничный предновогодний ужин на шесть вечера. Певцы с фонарями должны были появиться под окнами примерно в это же время. Мы обязаны были их напоить допьяна и хорошенько угостить. И хотя в нашей семье уже не было церковного старосты, по обычаю считалось, что это право тем не менее принадлежит только нам. Пока что на эту должность по рекомендации матери избрали Николаса Сноу, но он плохо справлялся со своими обязанностями, и все в приходе ждали, когда подрастет еще один Рид, то есть, я. Тем не менее, Николас был приглашен к нам со своими тремя симпатичными дочерьми, работавшими на маслобойне. Глупец Фрэй зачем-то разнес по всему приходу сплетню о том, что я тайно влюблен во всех троих, хотя, честно говоря, меня не привлекала ни одна из девушек. Сноу должны были прийти к нам по двум причинам. Во-первых, дядюшка обожал общество юных девиц, а, во-вторых, только Николас во всей округе умел курить трубку.

Дядюшка Бен обожал трубку. Он мог подолгу сидеть у огня и курить, ничего при этом не говоря, но ему хотелось, чтобы рядом находился по крайней мере еще один курильщик.

Все утро я провозился со скотом — день выдался на редкость мрачным — и мне надо было загнать всю скотину в хлев, чтобы она не разбрелась и не потерялась в тумане. Когда около часу дня я пришел домой, то был уверен, что дядюшка Бен уже рассматривает на кухне наш бекон, поворачивая то один окорок, то другой. Дядюшка обожал этим заниматься, потому что во всем Дулвертоне ничего подобного он достать не мог, и к тому же он ценил любые продукты домашнего изготовления. Но вместо этого на кухне оказалась только лишь ворчливая Бетти Максуорти, которая при виде молодого хозяина не преминула схватить крышку от сковороды и ткнуть меня ею в бок.

— Прекрати сейчас же, Бетти, — как можно сдержаннее произнес я, потому что к этому времени старуха стала несносной, и ругать ее было бы бесполезно.

— Ах ты, бочка из-под сидра! — съязвила Бетти, она любила так называть меня из-за моего роста и большого веса, — редкостное явление в природе!

— И с редкостным аппетитом, — подхватил я, не желая ссориться с ней в праздник. — Кстати, я чувствую, что у нас сегодня будет замечательный ужин. — Тут я был прав, потому что успел почуять великолепные запахи готовящихся яств.

— Возможно, Джон Рид, но только тебе придется повременить немного с едой.

— Ты что же, хочешь сказать, что дядя Бен еще не приехал? — изумился я.

— Нет, и хотя не моего ума это дела, чудится мне, что его по дороге поймали Дуны.

И Бетти, которая ненавидела дядю Бена за то, что он ни разу не дал ей денег и ей не разрешалось садиться с нами за стол в его присутствии, злорадно расхохоталась, а потом снова ткнула меня сальной крышкой. На этот раз я успел увернуться и гордо вышел из кухни. Мне было очень неприятно, что она до сих пор так обращается со мной, как будто я не старший в семье, а какая-то девчонка вроде Лиззи.

— Джонни, Джонни! — закричала мать, выбегая из гостиной, где у нас в честь праздника были выставлены чучела птиц, павлиньи перья и даже чучело зайца, убитого еще дедушкой. — Наконец-то ты пришел! У нас тут не все в порядке, Джонни.

Мать нацепила на руки браслеты, которые я терпеть не мог по многим причинам. Я считал, что такой хлам неуместно носить на ферме, никакого отношения к памяти отца они не имеют, и потом, я просто не мог объяснить, почему эти безделушки меня раздражают, а от этого они начинают раздражать еще сильнее. Но это дядя Бен дарил матери украшения, и из уважения к нему и ради собственных детей ей приходилось их изредка надевать. Но не только это расстроило меня. Я терпеть не могу, когда меня называют «Джонни». Я понимаю еще Джон или Джек, тут мне все равно, но не при моем же росте употреблять уменьшительные имена!

— Что случилось, мама?

— Не сердись на меня, Джонни. Надеюсь, ничего плохого еще не произошло. Я знаю, что ты очень мягкий и спокойный, Джон Рид, иногда даже чересчур мягкий. — Я понял, что она подготавливает меня ко встрече с дочерьми Сноу и безнадежно повесил голову. — Как ты думаешь, не могли ли те самые люди (она никогда прямо не называла фамилию Дун) встретить по пути твоего дядюшку Бена, едущего на коне, в шубе и с подарками?