Возле своего дома Бруно увидел немецкого часового. Осторожно обойдя дом, он позвонил у двери черного хода. Дверь открыл его старый дворецкий Жорж.

— Месье виконт! Слава Богу! — удивленно и радостно воскликнул он.

— Как тебе удалось сюда добраться? — спросил Бруно, войдя в каморку возле кухни, служившую прежде чуланом. — Когда я после заключения перемирия был проездом в Париже, дом пустовал.

— Мы все прилетели в Париж, — ответил Жорж, — и тут узнали, что вы отправились в Вальмон. Мы поняли, конечно, что вы сделали это по необходимости.

— Кто сейчас живет в доме? — строго спросил Бруно, заметивший, что Жорж чистил серебряную посуду. С кухни доносился запах жареного мяса, а кладовка сияла чистотой.

— В доме расположился генерал фон Штерн. Он в подчинении у генерала фон Холтица, возглавляющего управление по культурным связям, и отлично говорит по-французски. Нам повезло, месье виконт, генерал оставил всех, в том числе вашего слугу Бориса. Борис полагает, что у генерала раньше вообще не было слуги. К счастью, генерал очень спокойный человек, интересуется антиквариатом, восхищен вашей прекрасной коллекцией оружия и библиотекой. Ничего в доме не изменилось, месье. Дом в том же виде, в каком вы его оставили.

— У него есть жена? Дети?

— Сомневаюсь. Нигде не видно их фотографий, а это точный признак, насколько я знаю по опыту. Он частенько приводит уличных женщин, но никогда не оставляет их на ночь.

— У него бывают гости?

— Иногда. Несколько офицеров, таких же спокойных, как и он. Они говорят о картинах, архитектуре и никогда о войне. — Жорж передернул плечами. — Ужины не отличаются роскошью, но едят они с удовольствием и пользуются лучшим вином из вашего погребка.

— Это не слишком большая жертва, Жорж. Ты успокоил меня. Может, разумно ради вас всех проявить любезность и поблагодарить генерала за то, что он заботится о моих коллекциях? — прошептал Бруно.

— Пока заботится, месье виконт? — с надеждой, тихо спросил Жорж.

— Конечно, пока, почему ты вообще об этом говоришь? — сказал Бруно. Он дал дворецкому свою визитку. — Передай это фон Штерну. Спроси, смогу ли я зайти к нему завтра в удобное для него время. Я хочу взглянуть, что за человек спит в моей постели.

— Понимаю вас, месье виконт. Что слышно о мадемуазель де Лансель? И как поживают ваши бабушка и дедушка?

— Печальные новости, Жорж, печальные. Мадемуазель Дельфина, кажется, избегает всех… даже я ничего о ней не знаю… дедушка постарел. Только бабушка сохранила боевой дух.

— Мы все надеемся на вас, месье виконт. Много о вас думаем.

— Спасибо, Жорж. Сообщи мне о встрече с твоим генералом, я буду в отеле.

— Он никогда не будет «моим» генералом, — возразил Жорж, провожая Бруно.

— Я пошутил, Жорж. Мы должны шутить, не таки?

Бруно размышлял о генерале фон Штерне. Пруссак, не аристократ, решил он. Из семьи, которая долго пробивалась наверх. Он соответствует званию генерала не больше, чем сам Бруно. Среднего возраста. Благодаря профессионализму стал одним из экспертов у Геринга. Проводит целые дни в поисках шедевров, которые отправят в Германию для личной коллекции маршала. Довольно мягкий человек этот фон Штерн, подумал Бруно. Не лишен привлекательности, воспитан. Слегка смущается, словно понимает, что даже как победитель не имеет никаких прав на великолепный дом на улице Лилль. Бруно тут же решил приободрить его.

— Я наслушался таких ужасных историй, генерал, о том, как относятся к домам, имеющим историческую ценность и превращенным в бараки. Можете представить, какое я испытал облегчение, увидев, что вы любите и цените красоту, — заметил Бруно, оглядывая свою библиотеку, как воспитанный гость, не имеющий к ней никакого отношения, но при этом считающий возможным выразить восхищение.

— Это один из лучших домов в одном из красивейших городов мира, виконт, — произнес Штерн. По его глазам было видно, что он доволен, хотя и пытается это скрыть.

— Этот дом построили, когда Людовик Шестнадцатый был еще молодым человеком. Я всегда считал счастливчиками тех, кто живут в таких домах, как и хранителей музеев.

— Вы любите музеи, виконт?

— Это моя страсть. Смысл жизни. До войны я проводил в музеях все свободное время, а во время отпуска путешествовал. Флоренция, Рим, Лондон, Берлин, Мюнхен, Мадрид, Амстердам — вот было время! Не так ли, генерал?

Фон Штерн вздохнул.

— В самом деле. Но это время вернется, я убежден в этом. Скоро, благодаря фюреру, вся Европа обретет мир.

— Мы должны жить с надеждой на всеобщий мир, генерал, чтобы сохранить все прекрасное на земле. Думаю, в этом мы единодушны.

— Может, нам выпить за мир, виконт?

— С удовольствием, генерал, с большим удовольствием, — согласился Бруно.

Говоря о недопустимости братания, имели в виду германских солдат и французских проституток, но не джентльменов, у которых могли быть общие интересы. И фон Штерн не единственный из них, Бруно в этом не сомневался. Он откинулся в кресле, ожидая, что последует приглашение на ужин.

«Я люблю тебя, люблю, — мысленно говорила возбужденная Фредди. — Я люблю всех твоих тысячу двести пятьдесят горячих и сильных лошадей; люблю прозрачный плексигласовый фонарь кабины; люблю твои скошенные эллипсовидные крылья и твой шумный выхлоп, твою перегруженную приборную доску. Я даже люблю чересчур длинный обтекатель двигателя «Мерлин», который загораживает мне передний вид при посадке и взлете, и твой утяжеленный нос. Я люблю тебя в десять раз больше, чем любой надежный, аккуратный до черта «Хоккер Харикен». Я все отдам за то, чтобы поднять тебя в небо, набрать высоту на полной скорости при двух тысячах восьмистах пятидесяти оборотах, а потом пикировать, пока мы оба полностью не насладимся, а потом я бы выровняла тебя на скорости семьсот пятьдесят километров в час и заставила бы вытворять чудеса. Потому что я умею делать это, и знает Бог и все знают, что и ты тоже, ведь, поднимаясь в воздух, ты становишься таким послушным! Котенок! Я люблю тебя, как котенка. Это я тебе говорю, мой «Марк-5-Спитфайр». А что ты мне скажешь?»

— Чертова работа, — громко произнесла она вслух, увидев далеко внизу словно игрушечную панораму, называемую Англией, а на ней очертания знакомого мелового карьера. Именно карьер напомнил ей о том, что это всего лишь рутинная работа по доставке «спитфайра» с завода компании «Виккерс» в Истли на аэродром в Лион-Солент. С высоты полета Фредди хорошо видела зеленые поля Франции по ту сторону Ла-Манша, откуда германские войска ежедневно совершали налеты на Англию.

Этот сентябрьский день 1941 года был идеальным для полетов. Ни тумана, ни даже легкой дымки над Англией, лишь несколько разорванных облаков над проливом. Яркое послеполуденное солнце светило ей в спину, согревая шею между шлемом и воротником. В этот редкий день, когда она уже перегнала два самолета, ей дали слишком короткий, по ее мнению, маршрут: он занял всего полчаса. Хуже всего то, что «спитфайры» перегонялись на скорости маршевого полета в триста пятьдесят километров в час, что было необходимо для обкатки их мощных двигателей. Хотя Фредди к этому привыкла, но никак не могла с этим смириться.

Теперь Фредди летала на «спитфайрах» каждый день, потому что их с Джейн временно прикомандировали к службе перегонки самолетов в Хэмбле, где находился завод концерна «Виккерс», производивший эти умные машины. Оставлять самолеты на поле возле завода было опасно: они становились удобной мишенью для германских бомбардировщиков. Поэтому приходилось немедленно их перегонять.

После того как Фредди доставляла очередной «спитфайр» на новую базу, на нем рисовали опознавательный знак, оснащали вооружением, иногда устанавливали более емкие бензобаки для полетов на дальние расстояния или камеру, если самолет предназначался для разведывательных целей. Кроме того, на самолете рисовали эмблему, свидетельствующую о гражданской принадлежности пилота. Если же пилот был командиром эскадрильи или авиакрыла, то сзади, на фюзеляже, писали его инициалы. Счастливый летчик-истребитель становился обладателем собственной машины. Никто не имел права летать на его самолете, конечно, до тех пор, пока хозяин самолета не заболевал или не погибал.