«Святой Себастьян! — прошипел магнат. — Не делай из меня идиота, Дино. Куда девались три грации — три японские куклы этой проклятой коронованной козы? Ты обещал позвонить. Провод у тебя перерезали, что ли? Синьора Леонтина мне не дает покоя. Ты хочешь моей погибели? Не советую».

С выражением немого отчаяния на лице Убальдино указал на Аннунциату и на меня, двух изумленных и сконфуженных свидетелей. «Вы же знаете, глубокоуважаемый синьор Фабиано. Графиня Прини утроила цену и без того высокую. Газетные репортеры подняли шум. Может быть, почтеннейшая синьора Леонтина на этот раз, в виде исключения, удовольствуется другими, более красивыми вещами?.. Неужели свет клином сошелся на куклах графини? Натянем-ка нос старухе Прини, а?»

Убальдино удалось увлечь господина Болаффия в узкую, пристроенную к мастерской каморку, где помещалась контора; стены ее не были, разумеется, звуконепроницаемыми. Там на лысую голову создателя кукол обрушились грозовые раскаты крепких народных словечек. Мы все слышали, правда почти ничего не поняли.

Вскоре оттуда снова показался Болаффия, уже в шлеме, с застегнутым поясом, весь подтянутый. Он почти строевым шагом вышел из магазина, не поклонившись, и бросил вполголоса: «Porcamadonna!»[18] Вслед за ним, ломая руки, затанцевал Убальдино, он дважды выкрикнул «oh, maledizione»,[19] а затем, пожимая плечами, вернулся к нам. «Слыхали вы что-нибудь подобное? Если б это видел мой, светлой памяти, отец?! Коль скоро ты художник, то есть имеешь несчастье им быть, изволь целовать руки и падать на колени лишь потому, что в числе твоих покупателей оказался недомытый луканец, который в свою очередь имеет несчастье быть под башмаком у жены и в то же время Герцогом киловатт?..»

Я спросил: «Вы боитесь гнева синьора Болаффия?» — «Нет, его коварства». — «А он очень злопамятный?» — «Едва ли. На это у него не хватает времени. Зато синьора Леонтина, его супруга…» — «Ах, вы сказали, что он у нее под башмаком…» — «В том-то и дело. Этот виртуоз в искусстве расправляться с людьми и подчинять себе все человеческие характеры не справился на своем пути только с характером одной особы — своей жены… В этом пункте его карьера застопорилась». — «По-видимому, эта дама финансировала его возвышение?» — «Не слишком щедро. Она урожденная Кондорелли. Кондорелли давно потеряли свои владения в Абруццо. А то бы синьора Леонтина никогда не согласилась выйти замуж за этого овечьего пастуха. В то время у него ничего не было, кроме удостоверения электромонтера да крохотной механической мастерской на грязном заднем дворе Савоны». — «Вы говорите: в то время. Когда было то время?» — «Когда грязный маленький Фабиано в синей рабочей блузе и дрянных немецких сапогах для прокладчиков кабеля посватался к Леонтине, которая была на пять лет его старше. С горя, должно быть…» — «С горя? Из-за чего?» — «Из-за того, что его единственный друг и сообщник, гитлеровский унтер-офицер из войск связи Витус Лаш, которого он любил больше всех на свете и с которым делил все, вплоть до постели своей дешевой портовой любовницы Дельфы, неожиданно лишился жизни…» — «Неожиданно? Кто же его убил?» — «Наши партизаны, конечно. Ребята бергамца, партизанского вожака Скапола, из Национального комитета освобождения, бойцы Сопротивления…» — «Значит, это было весной 45 года?» — «Да, в конце апреля, когда гитлеровские войска в Лигурии внезапно побросали свои туго набитые ранцы, чтобы легче удирать вверх по долине… Но, perdonanza,[20] что же это я болтаю и болтаю. Я, наверно, утомил досточтимую синьору… Разрешите, сударыня, упаковать вам прекрасную Елену из атласного шелка для вашей дочурки? Как зовут прелестную маленькую особу? Я вас задержал, господа! Простите, но кто мог подумать, что господин Болаффия сегодня спустится с небес…» — «Вы не откажетесь рассказать мне о нем поподробнее, господин Мотта?» — «А вы опубликуете это в печати?» — «Почему бы и нет?» — «Я знаю не больше других». — «Опасаетесь последствий такой откровенности? Я имею в виду…» — «Вы имеете в виду месть синьора Болаффия?» — «Разумеется». — «Ну, всем-то ему не отомстить. Все знают. Хотя мало кто говорит. Боятся. Шушукаются между собой, и только. Ходят слухи, что у него все Лигурийское начальство в руках. Я уже говорил — он коварен, и с ним заодно его мегера». — «Все-таки Лигурия — не Лукания, не Сицилия, — возразил я. — Что может Фабиано один без мафии?» — «Ошибаетесь, сударь. Деньги могут все. Вы иностранец, вам бояться не приходится». — «Но вы же сами сказали: всем не отомстишь…» — «Ладно, раз уж так получилось, я согласен. Приходите в понедельник вечером. Но обещайте: вы измените имена. Договорились? Очень рад. Вас будет ждать бутылочка ламбруско урожая того благословенного года — виноград давили зимой, до наступления на Рим… Я говорю, конечно, о наступлении англо-американцев…» — «Они ведь пришли как освободители Италии?» — «О, без сомнения. Они импортировали свободу навалом. До этого немцы в таком же количестве импортировали другой товар: безопасность, уверенность в победе, верность союзу et cetera.[21] Вот почему у нас оказалось в запасе так много бесценных товаров, что не могли их переварить. И мы погибли, пропали…»

Облачно-дождливый понедельник застал меня на пути к Пинье, и в сумерках я одиноко стучал в дверь магазина Мотты. Войдя, я удивился, что мастерская в заднем помещении еще освещена. И хотя Убальдино поспешно задернул обе занавески, я увидел спины женщин, склоненных над пестрыми лоскутками.

«Что на это скажет ваш духовник, патер Джачинто? Бедным девушкам приходится работать здесь ночи напролет?» — «Позвольте, сударь, сейчас сезон, наплыв иностранных туристов… Это и духовенство понимает, ведь я плачу церковный налог с дохода от продажи». — «А вы платите своим работницам сверхурочные?» — «Сударь, мы в Италии. И моя мастерская не тяжелая промышленность. Моим милым девушкам по душе их ремесло. Они любят своих кукол. У четырех из девяти есть дети. И на пасху я их всегда щедро одариваю: они могут взять себе на выбор самую красивую из сработанных ими кукол. Сверхурочные! Где мы живем?»

Он пододвинул мне кресло, на кассовой стойке стояли наготове три бутылки. «Я упустил все шансы разбогатеть. Мои славные работницы знают это, — говорит он. — Когда нация была в беде, каждый итальянец мог стать миллионером. Догадливый парень, электрик из Савоны, это понял. Вы хотели слышать его историю: она поучительна. Я выполню обещание и расскажу ее. Вот только положу на стол эту книгу — я откопал ее в своей маленькой домашней библиотеке — «Линия готов», издана гитлеровским верховным командованием вооруженных сил незадолго до конца. Составители, четыре господина из штаба военной прессы, — видите, здесь, на титульном листе, — посвящают свое произведение «героям войсковой группы Юго-Запад», ибо когда эта книга вышла, «Линии готов» уже не существовало. Она простиралась от побережья до побережья, примерно от Равенны до Специи, и союзники (так это называется?) отбросили ее, ударив во фланг, до альпийских долин, где в апреле 45-го лежал глубокий снег. Американцы, выставившие вперед канадско-новозеландские вспомогательные отряды, не встретили никакого сопротивления; новозеландцам и канадцам вручили эти районы наши партизаны, которые давно тут распоряжались. От них «ами» под командованием Марка Кларка и получили власть задарма и без всяких там «thank you».[22] Когда наконец морская пехота «ами» высадилась в заливе Рапалло, ее встретила не сталь береговых батарей, а медь духовых оркестров итальянских патриотов… Немцев частично вымели, частично забрали в плен. К тому времени в электромонтере из Савоны пробудилось патриотическое чувство и он выдал партизанам убежище своего закадычного немецкого друга Витуса Лаша. То, что этот малый не сдался, а выпустил все патроны из армейского пистолета, пока ему под ноги не бросили ручную гранату, объясняется просто: ему не повезло. И добрый электрик Фабиано Болаффия был очень опечален. Это, правда, не помешало ему сделать предложение стареющей синьоре Леонтине, когда он однажды чинил в ее доме поврежденную в войну электропроводку. Поговаривали, будто она припрятала кое-что из имущества Кондорелли. Это не помешало ему также заявиться на прием к штабному полковнику Скиту, который был правой рукой Марка Кларка и ожидал в скором времени производства в генералы…»