«У нас у обоих нет герба», — якобы ответил ему на это ссудивший ему когда-то деньги миланский финансист Никколо Горетта после того, как Фабиано ему изменил. «Ваша кредитоспособность известна. Когда инсценируют слияние фирм — дело добром не кончится, синьор». — «Va bene,[10] — ответил Болаффия. — Кому, как не вам, знать лучше, Коло, ведь вы объединили в тресты десяток торговых фирм, разумеется на бумаге, как мы оба помним. Сколько же вам перепало как маклеру за то, что вы обошли закон о налогах? Уже не помните? Забыли? Так я могу освежить вашу память». — «Ну, это вам надо еще доказать, дорогой мой. А ваши собственные манипуляции вопиют к небу о возмездии. Болаффия, вы наносите ущерб государству». — «Откуда вы это взяли? У нас в Италии есть законы. Объединение руководства не есть слияние. У меня все в порядке, Коло. Обо мне не беспокойся, buona notte».[11] — «Прошу мне не «тыкать». Глава концерна тоже должен соблюдать приличия». — «Браво, теперь вы мне гораздо больше нравитесь, Горетта. Мы друг друга поняли. И на этот раз. Чао».

Нашей зальцбургской спутнице Аннунциате хотелось купить для дочурки Лизелотты небольшой набор кукол. «И чтобы одеты в шелк и бархат», — просила девочка. Достойные внимания изделия этого художественного ремесла мы заметили при первом посещении Сан-Ремо в переулке старого квартала Пиньи. Я слышал, что Пинья выглядит, как Касба в Алжире. Так ли это, не знаю. Могу лишь утверждать, что на нее очень похожа Бастия на Корсике. Без всякого перехода, сразу кончается старый город тринадцатого века и возникает в избытке зарешеченный город двадцатого — город пальм, мимоз и эвкалиптов. Тут за оградами стоят замки, виллы и приморские дворцы лишенной национальных признаков местной знати. Что общего между обоими столетиями, тринадцатым и двадцатым? Крестовые походы, торговые прибыли, военная истерия.

Было время, когда, спасаясь от трескучих русских морозов, эту «цветущую Ривьеру» ежегодно посещали высокопоставленные гости. Здесь обычно проводила зиму в кругу друзей последняя царица. Ее предшественнице Сан-Ремо обязан красивой улицей, получившей название «Аллея императрицы». С тех пор здесь среди пальм и буйно разросшихся виноградных лоз стоит православная церковь с луковичными главками, которые прежде (что особенно подчеркивают местные жители) были великолепно позолочены. В то же время недалеко отсюда, близ моста Сан-Луиджи, по соседству с французской границей, всемирно известный русский хирург Сергей Воронов, владелец усиленно посещаемого теперь «Кастелло Воронова», в саду, полном обезьян, проводил опыты по пересадке половых желез, стремясь разгадать тайну вечной молодости. Но ее величество Александра Федоровна, быстро состарившись, по-видимому, предпочитала общению с шимпанзе игру в куклы, что тоже действует в своем роде «омолаживающе» и даже способно обеспечить охранную грамоту вечного детства: возврат к невинности…

Восставшие рабочие Петрограда не признали охранной грамоты. Они не прельстились блестками и мишурой. У них под рукой были пробные камни потверже для проверки вины и невинности. Партизаны-антифашисты из Лигурии, правнуки и лучшие ученики Гарибальди, так же мало церемонились с царскими безделушками в Сан-Ремо в 1945 году, как и красногвардейцы в Царском Селе в 1917-м. Царство фей упаковали в ящики и разослали по детским домам. И там и тут. Тем не менее самые искусно выполненные куклы, самые послушные марионетки, персонажи китайского театра теней, матерчатые фигурки, говорят, попали в Царское Село из Сан-Ремо… в качестве зимних трофеев из благодатного края, где зимы не бывает.

Что же дальше? В тот день мы осматривали расположенные в субтропических парках памятники и места боев. Достопримечательности тут повсюду.

Мы вошли в замок Девакен, поле битвы мирных переговоров 1920 года, где еще стоит стол с инкрустациями, на котором было подписано международное соглашение о морских проливах. На Корсо Кавалотти нам показали уютную старомодную виллу господина Альфреда Нобеля, того самого шведского промышленника и инженера, специалиста по взрывчатым веществам, который изобрел динамит и Нобелевскую премию. Но тут Аннунциата потащила нас к ступенчатому спуску, и мы направили свои стопы к старому городу.

Проблуждав недолго по торговому кварталу Пиньи, мы разыскали наконец рекомендованного нам pupazzettista[12] Убальдино Мотта, карикатуриста, фабриканта кукол и марионеток. В его тесной мастерской за магазином в просвете между шелковыми занавесями и японскими раздвижными перегородками было видно, как группа девушек работает при свете ламп, низко склонившись над лоскутками материи и всякой всячиной, необходимой для изготовления разных кукол. Узкие плечи, полурастрепанные узлы волос, тесемки фартуков, локти, нежные затылки.

Синьор Убальдино подозвал нас поближе к прилавку, где он расположил отдельными кучками «pupattole» — мягкие куклы, «pupazzi» — марионетки, «fantocci» — смешные фигурки, «burattini» — деревянные куклы и «buttafuori» — куклы в виде восточных властителей. Вообще-то «buttafuori» — это те, кто в театре распоряжается за кулисами и в соответствующий момент подает актерам энак на выход. У нашего маэстро Убальдино ведущий спектакля превратился в южнокитайского, квантунского фокусника, за которым следовало пестрое шествие фантастических азиатских полишинелей. Эта маленькая компания была пышно разодета во всевозможные национальные костюмы из парчи, плюша, бархата, золотого шитья и шелка. Тут были и невиданные, диковинные костюмы — их прототипы, возможно, будут когда-нибудь обнаружены на соседних планетах.

Убальдино немного говорил по-немецки. Его нескладный, ломаный, но там, где требуется, весьма находчивый немецкий язык, как у домашней прислуги, явно был предметом его гордости. Он откровенно радовался, что может щегольнуть перед Аннунциатой. Широким жестом он показал на пестро разряженный смешанный народец — предмет его искусства. «Да, да, все это сама жизнь. Что поделаешь? Будем рассуждать здраво. Это надо понимать. Людям нужны карлики, синьора. — И он отвесил Аннунциате театральный поклон. — Люди всегда нуждаются в карликах, чтобы разыгрывать из себя великанов. Поверьте, даже среди детей встречается эта мания величия, — я неоднократно наблюдал. Маленьким девочкам требуется неограниченная материнская власть — руководящая, наставляющая, награждающая, наказующая. Крошечный матриархат в уголке комнаты. Да и мальчики командуют не только оловянными солдатиками, но и куклами в штатском, по крайней мере у нас, здесь. Они играют в предпринимателей, владельцев фабрик или магазинов или же в разбойничьих атаманов. При этом каждый карапуз, от горшка два вершка, неумолимо проявляет алчность, жестокость, жажду власти — все это удивительно точное обезьянничанье, подражание взрослым, разумеется… Может быть, малышам не следует давать кукол? Может быть, лучше было бы запретить эти игрушки, похожие на людей и совершенно беззащитные перед жестоким обращением?..»

«Кто же тогда играл бы в ваши куклы?» — мягко спросила Аннунциата и улыбнулась. Слова Убальдино казались ей кокетливым и хвастливым оригинальничаньем. Она вообще не принимала этого человека всерьез.

«Вы спрашиваете, кто, уважаемая?.. Разумеется, мы, взрослые. Куклы — принадлежность жизни взрослых людей, синьора. Как некогда, в давние времена, маленькая фигурка тотема братски объединяла нас с миром животных, с звериным божеством, так в наши дни кукла связывает нас с человечеством. Куклы — единственные существа на земле, имеющие человеческий облик и при этом свободные от эгоизма, недоброжелательности, коварства, тщеславия, любопытства, злорадства, зависти и грубой воинственности. Какие бы пытки ни вытерпел в детских руках бедный гомункулус, ему неведома жажда мести и возмездия…»

Мне надоел этот дурацкий проповедник. «Хватит», — подумал я и неприметно подмигнул Аннунциате, чтобы она поторопилась со своей покупкой. Экзальтированный субъект упрямо засыпает своих покупателей эффектными отходами где-то нахватанной мнимой философии только для того, чтобы оправдать до бесстыдства высокие цены на свои изделия или хотя бы заморочить голову. У него наверняка было еще одно намерение: с помощью изысканной болтовни внушить своим интеллигентным покупателям, что они куда глупее его.