— Привет.

— Ну что, как обстановка?

— Обстановка просто замечательная. Как ты там, между прочим, так, вообще, возвращаться думаешь?

— Думаю, через несколько часов. Что-нибудь случилось?

— Да много чего. Сдается мне, между прочим, что ты, по-моему, не очень себе представляешь, с кем наедине ты меня оставил.

— Что там такое?

— Ну так, живое течение жизни, если это, конечно, можно так назвать. Кстати, довожу до твоего сведения, что твой кролик Кузя проник ко мне в кабинет, запрыгнул на стол и сожрал таможенную декларацию на сумму сто семьдесят тысяч долларов, причем сожрал именно ту ее часть, где был штамп «выпуск разрешен». Уж не знаю, был ли этот акт направлен против таможенных процедур или против меня лично, но, по-моему, такие акции не должны оставаться без оценки.

— Можно подумать, оценка, твоя или моя, может что-то решить. Что ты хочешь от кролика, который за ночь пересек две границы.

— Включая и границу дозволенного. По крайней мере, для кроликов. Тебе не кажется, что белорусские кролики как-то чересчур распоясались в России?

— Знаешь, если ты решил заняться теми, кто распоясался в России, то ты явно начинаешь не с того конца.

— А у тебя есть другие предложения?

— Не знаю. Во всяком случае, в борьбе с кроликами, по крайней мере с моим собственным, на мою поддержку не рассчитывай.

— Понятно. Вот оно, фарисейство и двойные стандарты. Запустил мне в квартиру пьяного кролика, который тут устроил дебош и акт вандализма, можно сказать, экономического саботажа, а теперь делаешь такие заявления. Кстати, вот он. Твоя политика оставила меня один на один с озверевшим животным. Между прочим, я вот с тобой разговариваю, а он меня в это время ушами щекочет.

— Россия не забудет твоих страданий.

— В общем, даю тебе сутки на вывод этого агрессора с моей территории.

— Ты неоправданно форсируешь процесс. То, что я уже вывел ракеты с твоей территории, — этого недостаточно?

— А, так это был жест доброй воли? Слушай, у кого ты учился фарисейству? У ленинского ЦК?

— Мы все учились понемногу…

— Понятно. Я выхожу из переговорного процесса. С тобой невозможно вести конструктивный диалог. Ты ведешь себя, как озверелый гринписовец, у которого руки по локоть в крови — несчастных нефтяников. И между прочим, сообщаю тебе, что потомство тебя осудит, а история не оправдает.

— Ладно. Дай Наташу.

— А, это пожалуйста.

Через несколько секунд молчания и потрескиваний телефон взяла Наташа.

— Алло?

— Привет.

— Привет. Мы тут с Юлей песни поем. (Возникший на дальнем плане голос Николая произнес: «Примитивные по мелодике и хамские по содержанию».) Почему у твоего друга нет караоке?

— Хорошо. Я скажу ему. Ко вторнику купит.

— Да уж пожалуйста.

— Ты можешь приехать на Таганку?

— А где это?

— Возьми деньги, они в боковом отделении сумки. Дашь триста рублей таксисту, скажешь «Таганская — кольцевая», рядом с театром». Я тебя там буду ждать. Или ты меня подожди, если я вдруг задержусь. Но я приду обязательно.

— А что мы будем делать?

— Будем устраивать твою жизнь здесь. Я потом об этом скажу, когда мы встретимся. Я буду ждать тебя. Хорошо?

— Хорошо.

— Дай на секунду Николая.

— Даю.

Через секунду Николай взял трубку.

— Слушай, можешь дать ей какой-нибудь мобильный телефон — я верну вечером, когда мы вернемся. Или хотя бы SIM-карту, телефон она купит. Я боюсь за нее, она может потеряться, без телефона она будет беспомощна.

— Ладно, поищу что-нибудь. Я напишу ей на бумажке свой адрес и мои и твои телефоны.

— Спасибо.

— Да ради бога.

Посмотрев на таймер, он увидел, что полчаса закончились; сунув телефон в карман, выключив компьютер, пройдя все тем же холлом, он вновь вошел в комнату Андрея; увидев его, тот потянулся к сейфу; вытащив пакет и выложив часть его содержимого на стол, спрятав пакет обратно в сейф и заперев его, Андрей бесстрастно покивал ему.

— Вроде все как надо получилось, практически весь аванс твой сейчас у тебя остается, я так прикинул, с оставшимися средствами вроде уложимся как-нибудь. Все нормально.

Механически следя за его действиями, видя перед собой на столе две стопки стодолларовых пачек, он ищуще обернулся.

— Пакет какой-нибудь можешь мне дать?

— Возьми вот этот.

Вытащив из-под кипы бумаг старый пакет с оторванной ручкой, секунду помедлив, Андрей заглянул под стол.

— Старый кейс мой могу тебе дать до понедельника.

— Давай.

Бросив в кейс пакет с долларовыми пачками, поднявшись, он на секунду задержал на нем взгляд.

— Почем сейчас в Москве квартиру купить можно, не знаешь?

— Среднюю двухкомнатную где-нибудь на окраине примерно за столько и можно. В центре дороже, конечно.

— А иностранец в Москве квартиру купить может?

— Может, наверно. Мы ж за границей покупаем. Оформление более сложное, что-то там с юристами, документов много представить нужно.

Вспоминая, он на секунду замешкался.

— Единственное исключение для Белоруссии, им теперь свободно можно, сегодня ж договор подписали.

— Договор?

— Ну да, пакет документов по сотрудничеству, всякое взаимное обучение, проживание, ну и приобретение недвижимости тоже, им и раньше проще было, а теперь вообще наравне с россиянами. Ну и нам у них тоже.

Разом обмякнув, словно из него выхватили стержень, чувствуя истерический позыв к смеху, прислонившись плечом к шкафу, секунду он бессмысленно смотрел на Андрея.

— Договор.

— Ну да, сегодня по радио было.

Выждав секунду, он мельком взглянул на него снизу вверх.

— В понедельник кейс принести не забудь, а то мне понадобится.

— Принесу.

— До понедельника.

— До понедельника.

Выйдя из комнаты, вновь пройдя холлом, спустившись на лифте, он вышел во двор; машинально взглянув на открытые чугунные ворота, видя облупленный фасад старого здания на той стороне улочки, он вышел с территории; на углу свернув направо, по идущей вверх узкой улочке и старому мосту дойдя до пустого Садового кольца, он перешел его; мимо пыльных фасадов зданий, в шелесте пролетавших мимо машин несколько кварталов он шел в сторону Таганки; подняв голову, вдруг поняв, что уже прошло много времени и Наташа, наверно, давно ждет его, он остановил машину; быстро доехав до площади, остановившись на углу, перейдя поперечный переулок, он увидел ее. Одна, в своем коротком платье, подогнув ногу в съехавшей туфле, влажными глазами посматривая в сторону улицы, по которой ехали машины, она стояла у круглого столика рядом с киоском, на столе перед ней стояла бутылка пива. На секунду замедлив шаг, видя ее сбоку, видя, как ветер треплет ее платье, он подошел к ней; почувствовав его сбоку от себя, спокойно повернувшись, с быстро вспыхнувшей улыбкой, блестяще-влажными глазами глядя на него, она подвинулась, давая ему место рядом с собой у столика.

— Привет.

— Привет. Давно здесь?

— Не, не очень. Вот, пивка купила.

— А я задержался. Как ты там?

— Ничего. С Юлькой разговаривали. Накатили немножко.

— А Николай?

— Он своими делами занимался. У него Кузька какую-то важную бумагу съел.

— Знаю.

Стоя рядом с ней, секунду он смотрел на машины и на площадь.

— Как тебе Юлька?

— Ничего, клевая. Переживает, что Николай твой на ней никак не женится.

— Рисковать не хочет. Он думает, что женщин интересуют только его деньги. Он вообще считает, что все женщины очень меркантильны.

С быстрой улыбкой, словно развеселенная, пряча хитро поблескивающие глаза, она чуть опустила голову.

— Правильно считает.

Повернув со стороны Волгоградского проспекта, мимо них прогрохотала кавалькада грузовиков. Повернувшись, он быстро посмотрел на нее.

— Ты рада, что ты здесь?

— Угу.

— Не жалеешь?

— Нет.

Кругом сновали люди. За соседним столиком, словно чего-то ожидая, тихо стояла маленькая скромная старушка.