Девочки довели меня почти до места. Мы остановились на перекрестке наискосок от сквера, и я посмотрела на лица подруг. Общее выражение делало их очень похожими. Казалось, что они не просто волнуются за меня, а провожая на верную погибель, видят в последний раз.
— Всё будет хорошо, — я ласково погладила по щеке Джейн, стоящую ко мне ближе других. Её лицо тут же разгладилось, и выражение обреченности сменилось выражением любви и надежды. Я увидела, что и остальные как-то расслабились. Как глупо было спорить с Мамой, когда она решила применить ко мне секвенцию любви и убеждения. Эта хорошая секвенция — наша, женская. Она почти не вызывает боли и производит лишь ничтожное разрушение. Любовь и доверие, которые она принесла, стоят этой небольшой платы. Мама, как всегда, права. Теперь каждое мое слово вызывает в людях любовь и доверие. И это будет продолжаться еще шестьдесят часов, точнее пятьдесят восемь. Два часа уже прошли.
Я сняла свои мягкие и уютные сапожки. Ступни сразу же ощутили шершавость и холод асфальта. Я приняла из рук девочек треножники, как-то примостила их подмышками, по два с каждой стороны, и двинулась через центр перекрестка к скверику. Вдали мигали желтым светофоры, не было видно ни одной машины. В скверике я сразу же устремилась к лужайке, которую присмотрела еще вчера. Не горело ни одного фонаря, лужайка была слегка освещена дальним рассеянным светом, а кусты выглядели совершенно черными. Некоторая легкомысленность пейзажа, которой я опасалась при дневной рекогносцировке, полностью исчезла. Я с удовольствием отметила, что выбрала идеальное место для таинственного обряда с треножниками, белыми дымами и босой отроковицей.
Глянула на часики. Светящиеся в темноте стрелки показали, что я в графике. Есть еще десять минут, чтобы все подготовить. Я не спеша расставила треножники в вершинах воображаемого квадрата, достала зажигалку, посмотрела еще раз на циферблат и поняла, что придется подождать еще пять минут. Вытащила сигарету, прикурила и уселась по-турецки в центре квадрата. Именно в этом положении вскоре застанут меня бычки. Сигареты, правда, уже не будет. Я попыталась представить, чем сейчас занята Мама. Я знала, что в этот момент она думает только обо мне, и это было очень приятно. Я похлопала себя по карману джинсов, чтобы проверить, на месте ли мобильный телефон. Нащупала трубку и успокоилась. Потом подумала, что фокус с мобильным, который придумала Мама, удастся сегодня в первый и в последний раз. Он прост и изящен. Прост до гениальности. По поручению Мамы какой-то студент-технарь за час внес в конструкцию телефона несложные изменения. Теперь, если нажать на кнопку выключения телефона, внешне он будет вести себя, как и положено. Экранчик вежливо попрощается и потухнет, а телефон будет оставаться в сети, и знающему человеку несложно будет определить, где именно находится телефон. Если все будет идти, как задумала Мама, тем самым, будет известно, где именно находится Лайонхарт. Я еще не знаю, как это может быть использовано, но каждая дополнительная возможность увеличивает наши шансы на успех. На победу, я бы даже сказала.
Потом я подумала, что не зря говорят: «Если человек талантлив, он талантлив во всем». Мама, объединившая вокруг себя лучших людей, которые обеспечивают стабильность и само существование Мира, Мама, которая между делом придумала изящный фокус с моим мобильником, оказалась еще явным гением в области языков. Выяснилось это так. Когда Мама объяснила международному сообществу медведей, что грядет Армагеддон, и что произойдет он в самое ближайшее время и именно в Москве, все наши предложили прислать свои боевые группы. Мама с благодарностью приняла предложение о помощи, но тут же объяснила нашим сестрам, что не стоит усугублять Армагеддон вавилонским столпотворением. Поэтому мы согласились принять только около десятка маленьких отрядов, состоящих из единомышленниц со всех концов света. Тогда-то я и познакомилась с Джейн. Эта девушка показалась мне заносчивой и даже высокомерной. Она не упускала ни одного случая, чтобы рассказать, какая замечательная страна ее Америка, как там чудесно жить сейчас и как прекрасно будет жить несколько лет спустя. При этом она демонстративно тактично не замечала массу недостатков, присущих моей стране. От ее снисходительных похвал тому, что она видела в Москве, меня начинало буквально корежить. Когда я ей пыталась объяснить, что за российским, возможно, невзрачным фасадом скрывается то хорошее, чего у них никогда не было и никогда не будет, она лицемерно со мной соглашалась. Думаю, что талант унизить человека только за то, что он живет не так, как они, у американцев в крови. Как-то раз я не выдержала и спросила:
— А тебе не обидно, что великое событие, которое определит судьбы мира на сотни лет, произойдет в Москве? Более того, силами добра будет руководить не американка, а русская женщина?
Знаете, что мне ответила Джейн? — Айрин, Мама, конечно же, американка. Американка с Юга, как и я. Просто ты не разговариваешь с ней по-английски и не в состоянии этого понять.
Только после этого я стала догадываться о незаурядных лингвистических талантах Мамы. Чтобы проверить свои предположения, я как-то, между прочим, сказала Мирей, очаровательной темнокожей девушке из французского отряда:
— Представляешь, Джейн считает, что Мама — американка.
Вы бы слышали, как начала хохотать Мирей! Отсмеявшись, она рассказала мне, что американцы не могут себе представить, что что-то хорошее может иметь своим происхождением не Штаты. А потом, посмеявшись еще немного, объяснила, что Мама — француженка. Не просто француженка, а парижанка с университетским образованием, скорее всего Сорбонна. Уж она-то, Мирей, в этом в состоянии разобраться, всё-таки дипломированный специалист по фонетике.
Я бросила взгляд на циферблат. Еще две минуты. Встала и неспешно прошла до урны, стоящей радом со скамейкой, выбросила туда сигарету. Затем вернулась к треножникам, одну за другой подожгла свои дымовухи и уселась между ними. Белый дым отчетливо пах ландышем. Это и не удивительно, ведь на содержимое садовой дымовой шашки я вылила целый пузырек дешевых духов именно с таким названием. Сейчас девочки, увидев дым, выполняют предпоследний элемент секвенции. Последнего элемента выполнено не будет, нам ни к чему её завершать. Цель уже будет достигнута — осиное гнездо оживет. Вот, наконец, началось. Из-за освещенного угла банка выскочили человек семь, огляделись и целеустремленно затрусили в мою сторону. Я прикрыла глаза, но продолжала наблюдать за происходящим сквозь ресницы. Прискакали, парнокопытные. В руках у каждого ружье, или как там оно называется. И правильно, куда вам всемером тягаться со мной. Их старший подошел ко мне, наклонился и громко спросил:
— Что вы здесь делаете?
Я подумала, что сегодня еще не раз услышу этот вопрос. Спустя мгновение, уже в статусе пленницы, я следовала в окружении своих тюремщиков в логово врага. Я шла босой, глядя над их головами. Думаю, я была похожа на Жанну д'Арк или на кого-то из христианских мучениц.
Меня спустили вниз на лифте и провели через лабиринт, состоящий из коридоров и бесконечного количества тамбуров. Каждый из тамбуров до половины человеческого роста был заполнен белым клубящимся паром. Я догадалось, что это такое, и внутренне содрогнулась, представив боль и уничтожение, сопровождавшие появление этого тумана. Меня провели через большой зал, довели до середины и предложили самостоятельно выйти из противоположной двери. Едва ли это было ловушкой — быки не стали бы меня уничтожать, не попытавшись допросить. Я смело открыла дверь и оказалась в следующем большом помещении. В дальнем конце зала виднелось несколько дверей. Из-за десятка столов, уставленных химической посудой, мониторами и какими-то приборами, зал напоминал научную лабораторию. Только из этой лаборатории в мир приходили не добро и знания, а боль и разрушения. Посреди зала, в окружении беспорядочно расставленных офисных стульев, лицом к входу стоял седой человек с мрачным очень бледным лицом в черном костюме и, как будто бы ждал меня. По Маминому описанию я узнала Роберта, истинного хозяина этих катакомб и всей банковской империи. В дальнем углу, спиной ко мне, сидел еще один старик в черном. Что он старик я поняла по редкому венчику белых волос над его головой. Неудивительно, что они так любят черный цвет. Черные души и черные замыслы просто требуют быть дополненными похоронным костюмом. Человек в углу никак не отреагировал на моё появление, зато второй молча сделал приглашающий жест, указав на один из стульев. Я на миг задумалась и решила, что лучше будет, если я буду разговаривать с ними сидя, прошла к указанному стулу и присела на кончик сидения. Бросила взгляд в угол и увидела, что второй черный человек стал разговаривать с кем-то по телефону. Роберт (думаю, что это был именно Роберт) присел напротив меня и очень мягким голосом вежливо спросил:
