— Я понял! — почти закричал я. — Три года, до последних дней, все секвенции спали, у них был период безразличия. И спали они из-за того, что три года назад медведи должным образом придушили кого-то из грасперов!

— Верно, — согласился Петров. — А теперь объясни, почему тебя самого до сих пор не придушили, хотя следят уже два года?

Я задумался, и мне стало дурно. Я понял, что убивать меня в течение двух последних лет, чтоб заморозить секвенции, смысла не было. Они и так были заморожены. Потом я понял, что секвенция, в которой завершающим штрихом была бы моя гибель, не могла сработать потому, что мирно спала вместе со всеми. А еще через секунду я подумал, что эта секвенция, как и все, проснулась, и кое-кто очень хочет, чтоб она была выполнена, причем, как можно скорее.

— Мы, кажется, собирались прогуляться? — прервал мою задумчивость Петров.

Погода была чудесной, лесной пейзаж завораживающим, а таким чистым и ароматным воздухом я, казалось, никогда не дышал. Мы шли по дорожке ровно такой ширины, чтобы по ней удобно было идти рядом вдвоем, и углублялись в лес. Я догадывался, что раз Петров ведет себя так уверенно, никакой опасности для меня сейчас нет. Однако, ни о чем, кроме как о своей вероятной скорой кончине, ни думать, ни говорить я не мог.

— Получается, что похитить меня мог не твой человек, а медведи? — спросил я, надеясь, что Петров меня опровергнет.

— Разумеется, да, — безжалостно ответил мой спутник. — Роберту в голову не пришло, что они уже про тебя знают. Разумеется, теперь он сможет тебя защитить. Возможностей у него достаточно.

— И теперь до конца жизни я буду озабочен только тем, чтобы меня не пристрелили?

— Не всё так грустно, — успокоил меня Петров. Пристрелить тебя недостаточно, это ничего не даст. Чтобы выполнить секвенцию, ты перед смертью должен принять участие в одном довольно продолжительном ритуале. То есть тебя должны похитить. А это куда сложнее, чем просто уничтожить.

— Ты думаешь, что они сосредоточатся на охоте именно за мной? Что, на мне свет клином сошелся? — с надеждой спросил я.

— Боюсь, что так, — огорчил меня Петров. — Остальные известные им буллы-грасперы имеют многолетний опыт обеспечения личной безопасности. А у Роберта такого рода опыта нет, ведь он, также как и я, не граспер. Конечно, медведи будут продолжать поиски новых грасперов, но не думаю, что эти поиски увенчаются быстрым успехом.

— Может быть, защитить меня помогут остальные буллы, раз уж у них есть соответствующий опыт? — предположил я.

— Не сомневаюсь, — уверенно сказал Петров. — Для большинства из нас активные секвенции просто жизненно необходимы. Не очень приятно, знаешь ли, упустить такое конкурентное преимущество, как секвенции. За прошедшие три года буллы вспомнили, как плохо жить без секвенций. Думаю, что они пойдут на многое, чтобы этого не повторилось.

А затем Петров рассказал мне, как было бы здорово, если бы буллы объединились в свою организацию. Оказалось, что такую организацию он представляет себе очень отчетливо. Высокий старик с энтузиазмом описывал мне свой план обустройства совместной бычиной жизни, помогая себе жестами. Между соснами носился, отражаясь от высоких стволов, гулкий бас, определенно напоминая рёв возбужденного быка. Детальный план сообщества предполагал относительную автономность национальных организаций, вместе с тем общее управление должно было осуществляться централизованно на благо бычьего сообщества и всего остального человечества. В качестве вступительных взносов предполагалось собрать секвенции от каждого из участников. В результате будет создан банк секвенций, который позволит направлять развитие человечества в самом благоприятном для последнего направлении. Расщедрившись, старый филантроп пообещал лично произвести необходимый вступительный взнос от моего имени, благо его личная коллекция секвенций одна из лучших в мире.

Обожаю глобальные проекты. Петрову удалось увлечь меня идеей, и я с удовольствием ввязался в спор о технологиях принятия решения о возможности использовании секвенций, составляющих банк организации. Потом мы немного поспорили про то, как должна называться новая организация. Петров предлагал название «Секвенториум» и горячо его защищал. Я же, соглашаясь с общей благородностью звучания этого слова, утверждал, что оно скорее ассоциируется с помещением, а не с институтом. Мы сошлись на том, что вопрос это важный, но не требует немедленного решения. А потом Петрову неожиданно пришла в голову мысль, вызвавшая у меня большой интерес. Петров вдруг спросил:

— Траутман, а ты представляешь, насколько надежно Секвенториум сможет защитить тебя от медведей?

Я прикинул и с удовольствием признал, что одно дело защищаться самому или с помощью знакомых буллов, и совсем другое дело, когда твоей защитой озабочено мировое объединение самых влиятельных людей планеты. Идея Секвенториума начинала мне нравиться всё больше и больше. Потом я вспомнил, что буллы уже пару тысяч лет обходятся без единой организации, и слегка загрустил. Несильно надеясь на удовлетворительный ответ, я поинтересовался у Петрова, нет ли у него идеи, как заставить буллов объединиться. И что вы думаете? Была у Петрова идея на этот счет. Вполне жизнеспособная, по его словам. И ознакомить меня с ней он намеривался за ужином. Поскольку я к тому времени преизрядно проголодался, пришлось спросить:

— А обедать я буду без тебя?

— Траутман, поскучай немножко без меня, — жизнерадостно ответил старый прожектёр. — Я пришлю к тебе повара, и ты с ним детально обсудишь меню своего обеда. Если тебе одному обедать скучно, пригласи кого-нибудь из моего секретариата. Девочки у меня там все красавицы и умницы. Я велю им передать, что не возражаю против того, чтоб они развлекли моего юного друга.

Мне показалось, что я уловил мерзкий запашок того, что в Уголовном кодексе предположительно именуется понуждением лица к половому сношению с использованием материальной или иной зависимости, поэтому сухо отказался. Недоуменный взгляд, который бросил на меня Петров, подсказал мне, что на сей раз обоняние меня подвело. Ну и ладно, мне сейчас полезно будет побыть одному. Есть о чем подумать.

Пытаясь продемонстрировать, что ничего дурного мне в голову не приходило, я легким тоном поинтересовался:

— А ты чем до ужина собираешься заняться?

— Признаться честно, мне просто хочется отдохнуть, — голос Петрова пророкотал как-то уж совсем печально. — Ах, где мои семьдесят лет! — патетически воскликнул Петров, потом посмотрел на меня и подмигнул. — Действительно, где?

Я стоял у окна в своем номере и курил. Кто-то развел шторы, и я мог любоваться пихтами. Да, оказалось, что эти высоченные деревья не сосны никакие, а пихты. Мне об этом успел сообщить Петров перед завершением прогулки.

Послышался очень деликатный стук. Я подошел к двери и распахнул ее. На пороге стоял, улыбаясь, Марчелло Мастроянни. Ранний Мастроянни, лет сорока пяти. От привычного Мастроянни он отличался еще и гладко выбритым черепом, а также своим облачением. На этом был длинный фартук сверкающей белизны.

— Добрый день, синьор, — поприветствовал меня Мастроянни с приятным акцентом. Меня зовут Лоренцо. Я пришел согласовать с вами обеденное меню.

— Очень приятно, Лоренцо. Проходите, пожалуйста, — приветливо сказал я, пропуская итальянца в комнату. — А вы знаете, что чрезвычайно напоминаете одного известного актера?

— Мне это уже приходилось слышать, синьор. Марчелло — мой дальний родственник по материнской линии. Позволю себе заметить, синьор, что я тоже занимаюсь искусством, искусством высокой кухни. Что вам приготовить на обед?