Шалимары проявлялись довольно регулярно, по нескольку раз в год. Став взрослее, я пытался связать их появление с какими-то объективными или субъективными факторами: тем, что я недавно съел, погодой, общим самочувствием и так далее. Я даже начал вести своего рода дневник, регистрируя обстоятельства появления и исчезновения очередного шалимара, особенности и силу его запаха. Как я уже говорил, все без исключения шалимары пахли приятно. Запахи могли быть очень разными и напоминать не только о цветах, но и о горячем асфальте, бензине, дымке костра, но, что интересно, никогда не вызывали пищевых ассоциаций.

Довольно скоро я обнаружил, что вдыхать воздух через нос, чтоб почувствовать шалимар совсем не нужно. Зажав нос пальцами, я продолжал ощущать запах. Завершиться шалимар мог по-разному. В некоторых случаях перед завершением аромат резко усиливался. Я бы сказал, что происходило некое подобие ароматического взрыва. Казалось, что благоухание распадается на составляющие, каждая из которых была, сама по себе, очень приятна. В течение мгновения я ощущал каждую из нот запаха. Они звучали одновременно, и не смешиваясь, чем-то напоминали звенящий музыкальный аккорд, и вдруг резко пропадали. Интересно, что прилагая лишь небольшие усилия, я мог отличать реальные запахи от фантомных шалимаров. Для этого даже не приходилось зажимать нос.

А некоторые шалимары завершались иначе. Они могли длиться довольно долго, иногда неделями. В таких случаях, я о них забывал, почти переставал чувствовать. Но в любой момент мог, вспомнив про шалимар, ощутить его аромат. Или не ощутить. Некоторые шалимары завершались тихонечко, без ароматического взрыва.

Выполняя обещание, данное маме, я несколько раз сообщал ей о шалимарах. В первое время после нашего посещения врачей, я это делал каждый раз, когда они проявлялись. Потом, сообразив, что за таким признанием неизбежно следует визит к доктору и мамины волнения, я стал сообщать только о тех случаях, когда аромат был особенно силен. К окончанию школы, я вовсе перестал тревожить маму шалимарами. Сказал, что больше ничего такого не происходит.

Пару лет назад, незадолго до знакомства с Робертом Карловичем, шалимар напомнил о себе по-новому. Ко мне обратился незнакомый человек, врач, который писал диссертацию, связанную с обонятельными галлюцинациями. Врач попросил разрешения ознакомиться с моими личными записями, в которых я когда-то регистрировал свои шалимары, пытаясь найти какую-то закономерность их появления. Я с легким сердцем подарил ему свои дневники — мне они абсолютно не были нужны, а возможность послужить науке, не особенно себя напрягая, меня порадовала.

Итак, представьте ситуацию. Я стою, замерев со стеклянной лейкой в вытянутых руках, и пытаюсь вспомнить, что именно мне напоминает аромат шалимара. Запах, определенно не цветочный, а какой-то, я бы сказал, технический, индустриальный. Знакомый и незнакомый одновременно. Не подумайте, что я впал в какое-то оцепенение. Точнее, впал, но вполне добровольно — в любой момент я мог бы из него выйти. И не сделал этого сразу, так как хотел вспомнить, что это за аромат. Собственно говоря, именно так я всегда и реагирую на шалимар. Вывел меня из этого состояния, прервав приятнейший процесс идентификации, озабоченный голос моего иллюзиониста:

— Андрей, что-то почувствовали?

— Шалимар, — машинально ответил я.

— Отлично! Зажгите горелку, любую, — предупреждая мой вопрос, скомандовал Роберт Карлович.

Что я и сделал, повернув краник горелки на ближайшем к себе столе и поднеся к ней свою зажигалку. Тут же произошел сильнейший ароматический взрыв. Загадочный производственный запах шалимара, оказалось, состоял из нескольких ароматов и вовсе не только технических. Отчетливо ощущались горькая душистость степных трав и тревожащий аромат неизвестных пряностей. Явственно слышались запахи нагретого работающего механизма и, почему-то, земли или глины. Ясно прослушивалось благоухание цветов — незнакомых и, определенно, экзотических. Еще я ощутил запах, похожий на уксусный, но и он доставлял наслаждение.

— Сколько запахов? — взволнованным и слегка прерывающимся голосом спросил Роберт Карлович.

— Пять, — сразу и не задумываясь, ответил я.

— Очень хорошо, просто прекрасно! — просиял Роберт Карлович.

Ароматический взрыв завершился, и все запахи исчезли. Я поставил леечку на стол и уставился на пламя горелки, наблюдая знакомую картину. Сначала на дне, а потом и на стенках колбы начали образовываться маленькие пузырьки. Вот они начали увеличиваться и отрываться, всплывая вверх. Прошло еще немного времени и жидкость в колбе, закипев, начала весело булькать.

— Андрей, — негромко позвал меня Роберт Карлович. — Посмотрите на другую горелку!

Я перевел взгляд на соседний стол. Вторая колба вела себя точно так же, как первая. В ней бурлила, кипя, бесцветная жидкость. Отличие было только в одном — пламени над горелкой не было, а прекращать кипение колба явно не собиралась.

— Выключите горелку, пожалуйста, — попросил Роберт Карлович.

Я дотянулся до горелки и повернул краник. Вода тут же перестала кипеть. Еще несколько крупных пузырей оторвались от дна колбы, и вода успокоилась. Я быстро повернулся ко второй горелке. Я уже догадывался, что там увижу. Действительно, вода во второй колбе не бурлила, а вела так, как и положено вести себя воде, под которой не горит огонь. Я приблизил ладонь к колбе и ощутил тепло нагретого стекла, после чего вопросительно взглянул на организатора этого представления. Роберт Карлович внимательно смотрел на меня и, очевидно, ждал вопросов.

— Что это за жидкость? — спросил я.

— Вода, обычная вода. Вода из-под крана.

— А в чем заключается фокус? — я постарался, чтобы мой голос звучал спокойно и умеренно заинтересованно. Честно говоря, я не испытывал уверенности, что был свидетелем именно фокуса. Мне начало казаться, что появление шалимара было не случайным. — Это как то связано с ароматами?

— Совершенно верно. Пойдемте, выпьем по чашечке кофе, и я вам постараюсь всё объяснить.

Я проследовал за Робертом Карловичем к двери, ведущей в большой зал, и вошел вслед за ним в туман. Через пару шагов туман рассеялся, и вдали я увидел круглый столик на том же месте, где мы его оставили. Подойдя ближе, я обнаружил, что на краях зеленой скатерти, свисающей почти до самого паркета, действительно есть бахрома и кисточки. Сильно пахло хорошим кофе. На столе стояли высокий белый кофейник, сахарница и пара чашек на блюдцах. Рядом с кофейником возвышалось многоэтажное блюдо, наполненное крохотными ни то печеньями, ни то пирожными, выглядевшими очень привлекательно. Мне показалось, что сквозь аромат кофе, я различаю запах заварного крема и шоколада. Все предметы были явно из одного сервиза. Мне всегда нравилась фарфоровая посуда без узоров. А эта была, вдобавок, матовой, без глазури. Кажется, такой материал называется бисквит.

Мы оба, молча, заняли свои стулья. Я бы не очень удивился, если б по щелчку пальцев, кофейник сам начал за нами ухаживать — всё вместе сильно напоминало сказку про аленький цветочек. Поскольку кофейник не проявил должной учтивости, кофе разлил сам хозяин. Он уже не вызывал ассоциаций с Черным Человеком или иллюзионистом. На ум приходил скорее аристократический чудаковатый хозяин древнего замка. Я, не произнеся ни одного слова, выпил две чашки кофе и съел с полдюжины маленьких пирожных. Всё-таки это были пирожные, а не печенья. Удивительно вкусные пирожные. Хотелось узнать, действительно ли мы пьем кофе-эспрессо, а если да, то почему он налит в кофейник. Очень меня также интересовало, правда ли, что материал сервиза называется бисквит. Еще, на языке вертелся вопрос о многоэтажном блюде — есть ли для него какое-то специальное название. Занимала меня также зеленая лампа — куда и зачем она подевалась со стола. Я попросил разрешения закурить и получил благосклонное согласие. Почему-то захотелось говорить о сортах табака и марках сигарет или на какую-нибудь другую интересную тему. Не желал я говорить лишь об одном — о том, что я наблюдал в лаборатории несколько минут назад. Уж не знаю почему, но мне было пришло в голову, что скоро меня ждут большие перемены и перемены опасные. Я ощущал, что перемены эти связаны с шалимаром, и меня это пугало. Я успел пожалеть, что вернулся в Москву, и тут Роберт Карлович, не дождавшись от меня вопросов, начал рассказывать о вещах абсолютно невероятных. Как легко догадаться, речь шла о секвенциях. Именно в тот день я впервые услышал это слово.