— Экий ты затейник, — хмыкнул я. — Все равно выкручусь. Жизнь штука многовариантная. Тебе ли не знать? Рассказывай, как я буду спасать Человечество на этот раз.

Он посмотрел на меня несчастными глазами.

— Что такое рапестис объяснять, надеюсь, не надо?

— Рабие пестис? Мексиканская чума? Ты собираешься использовать эту пакость? — Я почувствовал, что бледнею. — Только не это.

— Именно это, Петр. Кохоны слишком сильны.

— Ты понимаешь, что это очень опасно? Безумно опасно?

— Опасно для людей, дружище, но на Земле почти не осталось людей. Рапестис использует в качестве среды распространения человеческие мысли и биополя. По принципу компьютерного вируса, он проникает из мозга в мозг, попутно уничтожая носителей. Я передам тебе последнюю копию вируса, которая много лет хранилась в замороженной голове преступника. Кстати, недавно закончилось расследование причин появления мексиканской чумы. Тебе интересно узнать подробности?

— Нет.

— За полчаса до катастрофы в центре по изучению искусственного интеллекта молодой аспирант совершил то ли ошибку, то ли диверсию. Один из экземпляров нового искусственного мозга, предназначенного для разработки контроллеров мыслеуправления, был заражен древним компьютерным вирусом. По логам выходит, что в испытательную систему установили старый диск, который, к сожалению, успешно распознался, — Готлиб тяжело вздохнул. — Гибель Мехико не была напрасной, Петр. Возмездие, которое мы обрушим на кохонов, должно стать самым сокрушительным за всю историю.

— Да, уж, — подавленно кивнул я. — Во всяком случае, они его запомнят. А ты подумал, как потом остановить распространение инфекции?

— Вирус модифицирован. Он не действует на людей, оснащенных мыслетелефонами нашей сети. Ты отправишься во вражеский мир и станешь распространителем заразы. Твоя задача — инфицировать вирусом как можно больше кохонов.

— Людей, Борей, людей. Не нужно играть словами. Они такие же люди, как и мы.

— Во-первых, не такие же, а во-вторых, либо мы, либо они, — он развел руками.

Борей был абсолютно прав. Не мы придумали эту игру, но у нас есть возможность разрешить смертельное противоречие в нашу пользу. На кону стоит существование Человечества, и нельзя гнушаться абсолютно никакими средствами. Рапестис — это величайшая мерзость, от которой погибла моя жена. Меня бросало в дрожь при мысли о применении подобной дряни, но кохоны — это смерть Человечества, а от смертельного недуга не существует сладких лекарств. Эффективные таблетки могут быть только очень горькими.

— Когда старт? — без лишних рассусоливаний осведомился я.

— Я знал, что ты все поймешь правильно, — сказал Борей с таким облегчением, словно до самой последней секунды сомневался во мне. — Старт уже почти сейчас. До Земли доберешься очень быстро. В твоем распоряжении будет лучший пилот Человечества.

Готлиб вытянул из-под стула небольшое серенькое ведерко и непочтительно брякнул его на прикроватную тумбочку.

— Вот. Вскроешь контейнер, когда будешь в мире кохонов.

— Это что? — я осторожно потрогал пальцем странную тару.

В сравнительно небольшом предмете чувствовался мертвящий холод, хотя на ощупь ведро было теплым, сухим и абсолютно мирным.

— Последнее и единственное хранилище вируса, — с почтением сказал Готлиб. — Другого экземпляра нет. — Он нервно облизал губы. — Вирус передастся тебе в момент вскрытия контейнера, после чего голову преступника можно будет выбросить. Она все равно больше получаса не проживет. Специальными вакцинами мы тебя уже накачали, поэтому первое время вирус для тебя не опасен. Ты будешь лишь переносчиком заразы. Твой мыслетелефон отключен. Включишь сам, когда возникнет необходимость. Но учти, после включения телефона вирус в твоей голове немедленно погибнет. До того, как тебя убьют, постарайся побывать хотя бы в двух крупных городах. Радиус поражения небольшой. Всего тридцать два метра плюс-минус лапоть. Именно на это расстояние вирус передается из мозга в мозг. Могут быть флюктуации вблизи линий электропередачи, но их можно не учитывать. Сразу после инфицирования вирус десять минут спит, никак себя не проявляя, потом носитель инфекции становится заразным на двадцать минут, после чего умирает от сгенерированной больным мозгом внутренней и внешней стигматизации.

— Подробностей не надо. Они мне известны лучше, чем тебе, — вздохнул я.

— Тут есть еще одно дело. — Готлиб смущенно посмотрел на носки своих ботинок. — Тебя домогается какая-то вздорная дама. Утверждает, что она твоя жена. Мне не очень верится…

— Тумана Сентябрь? Это не моя жена, — я решительно замотал головой. — Это его жена, — мой указательный палец уткнулся в мою в грудь.

— Понятно, а то я немного удивился, — пробурчал Борей. — Что ей передать?

— Передай ей… — На мгновение я задумался, мой взгляд уперся в контейнер со смертельной инфекцией. — Передай ей, что Светозар Ломакин умер.

— Зачем же так жестоко? — вопросительно прошипел Борей и обильно оросил мое лицо брызжущей слюной. — Ты всегда слишком легко относился к человеческим страданиям, Петр. Ты очень просто решаешь все проблемы.

— А ты? — спросил я, хладнокровно вытирая щеки пижамной манжетой.

Мой друг понурился.

— Знаешь, Васнецов, — печально сказал он. — Я ничего не буду ей говорить.

— Не говори. Я сам разберусь со всем, когда… В смысле, если вернусь. А если не вернусь, то ты присмотри за ней. Ну, чтобы все нормально было.

Борей посмотрел на часы.

— Пора.

Я встал. Мое облачение по-прежнему состояло лишь из больничной пижамы, на которую я не замедлил обратить внимание Готлиба. Он отмахнулся и сунул мне в руки тяжелый контейнер с инфекцией. Мы долго шли по пустым коридорам. Сквозь прозрачные стены я видел искусственный парк, раскинувшийся вокруг больницы.

«Почему деревья пластмассовые?» — спрашивал я.

«Потому что их нет», — отвечал мне сын Светозара, мальчик, отца которого я стер.

«Почему трава мертвая?» — интересовался я.

«Потому что весь этот мир — фальшивый», — отвечала Тумана, женщина, мужа которой я стер. Или всего лишь заставил исчезнуть? А если не играть словами, то просто убил. По-настоящему убил.

Миновав транспортный терминал, переполненный пахнущими краской новенькими вездеходами, мы влезли в обшарпанную телепортационную кабинку с выломанными дверцами и разбитым дисплеем. Похоже, что она досталась госпиталю в наследство от строителей, которые поленились возиться со списанием дорогостоящего оборудования. Лицо Готлиба на миг стало вдохновенно-сосредоточенным, он мысленно набрал код, и мы очутились на поверхности планеты. Как и водится на провинциальных внеземных космодромах, открытое пространство прикрывалось лишь тонкой завесой силового поля. Радужное мерцание, хорошо заметное на фоне ночного марсианского неба, не очень надежно защищало от жгучего космического излучения и стылого безвоздушного пространства. По технике безопасности при выходе на подобные площадки полагалось облачаться в скафандр, но у Человечества осталось слишком мало людей, чтобы следить еще и за соблюдением дурацких регламентов.

Корабль стоял на компактном стартовом столе метрах в двухстах от телепорта. Необычная обтекаемая конструкция будто сошла с рисунков мечтателей середины двадцатого века. В реальности таких аэродинамически прилизанных корпусов никогда не делали. Этот стал первым, который мне довелось увидеть. Я двинулся к кораблю, но Борей остановил меня и указал рукой на картонную коробку, которая дожидалась меня на космодромном бетоне. В коробке лежали штаны и куртка спортивного покроя. На самом дне, имитируя зодиакальный знак Рыб, расположились спортивные же туфли. Я сбросил с себя больничную одежду. Всю. Перед смертью полагается переодеваться в чистое. Странное, наверное, зрелище — голый человек под открытым марсианским небом.

— Надеюсь, свидимся, Светозар, — сказал Борей, дождавшись, когда я закончу. — Иди. Пилот ждет. Он знает, что делать. Удачи тебе.