— Ты кто? — спросил я.

— Ты меня знаешь, — с неожиданной членораздельностью сказал монстр. — Сашка Титов перепрограммировал твое восприятие, и каждый раз я в твоих глазах превращаюсь в какое-нибудь чудовище.

— Ты кто?! — выкрикнул я.

— Моя фамилия Готлиб, — тихо сообщило шестирукое нечто.

— Ты врешь. — Я сделал шаг в сторону и встал так, чтобы между мной и непонятным организмом была кровать. — Зачем Борею превращаться в кальмара?

— Идиот, — злобно проскрипел монстр. — Я стою перед тобой в нормальном человеческом обличье и не знаю, что ты видишь на самом деле. Ты мне чуть челюсть не сломал, громила.

«Если я хочу кому-то сломать челюсть, то я ее ломаю. Никаких „чуть не сломал“ здесь быть не может. Кроме того, я четко помню, как все было на самом деле», — мысли в голове стали тяжелыми и неуклюжими, словно тараканы, обожравшиеся вкусной отравой. Я почувствовал, что возвращаюсь в шкуру Ломакина, который только что убил свою Наташу.

— Присмотрись получше. — Тварь втянула в себя лишние четыре руки и приняла форму, близкую к гуманоидной. — Покорись, и обретешь счастье, — тембр голоса опять изменился и стал близок к страстному кошачьему мяуканью. — Покорись! Покорись! Покорись! — Стоп! — приказал я. — Помедленнее. Не части.

— Мне нужно сделать тебе еще одну инъекцию, чтобы окончательно снять психокоды.

— Психокоды снять хочешь? — понятливо закивал я. — А не пошел бы ты в задницу со своими инъекциями?

— Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать, — обиженно буркнуло чудовище. — Ты абсолютно свободен. Завтра здесь появится обслуживающий персонал, и у тебя будет возможность вернуться на Землю, чтобы погибнуть вместе с остатками Человечества.

Голос монстра теперь был совершенно неотличим от голоса моего старого друга Борея Готлиба. Тот же пренебрежительный высокопарный тон. Те же уничижительные интонации. Никакой речевой синтезатор не способен сымитировать подобное.

— Ты стоял у истоков этого мира, — продолжал он, — и сдохнешь вместе с ним, хотя можешь спасти всех, кто еще жив. Человечество нуждается в тебе сейчас так же сильно, как и тогда — в конце двадцатого века.

— Я не верю тебе. Ты думаешь, я забыл про Корф?

— Не верить мне — это твое право, — монстр покорно закивал глазастой шишковатой башкой. — Только знай, у Сашки ничего не вышло. Он уже несколько раз пытался исправить прошлое, но ничего не добился. Кохоны продолжают атаковать.

— Я не верю тебе, — занудно повторил я.

— Как хочешь, — чудовище печально вздохнуло. — Прошу тебя об одном, Петр. Когда будешь бросаться с гранатой под танк, вспомни, что у тебя был шанс спасти Человечество.

Я отступил назад и взялся за дверную ручку. Еще шаг, и можно будет выйти из палаты. Точнее, можно будет попробовать выйти из палаты.

— И еще, — остановил он меня. — Не было никакой Корф. Это Титов закатал твою психику в защитный кокон. Как только я появляюсь в поле твоего зрения, у тебя сразу начинаются галлюцинации. Может, все-таки сделаем укольчик и поговорим нормально?

— Лучше сдохнуть.

— Право на смерть прописано в нашей конституции, вот только делать инъекции трупу занятие довольно бессмысленное. Поэтому твое условие я считаю абсурдным, — размеренная речь Готлиба сменилась торопливым бормотанием. — Если ты не согласишься на процедуру добровольно, мне придется тебя заставить.

Я рванул ручку двери, но монстр ловко сбил меня с ног и придавил к полу плоской, как у слона, подошвой. Пара щупалец крепко спеленала мне руки. Я напряг мускулы, пытаясь разорвать железные объятия. Бесполезно. Монстр между тем отрастил еще одну конечность и дотянулся до валявшегося в углу инъекционного пистолета. Ствол машинки он направил мне прямо в лицо. Я скорчил прикольную рожу, убирая правый глаз с линии огня. Щелчок. Меня ослепила резкая боль в скуле. Будто зуб выламывали плоскогубцами. Через мгновение я очутился на больничной койке. Сердце билось спокойно. Боли не было. Липкие холодные щупальца чудовища не обвивали мое тело. Наоборот, я был укрыт теплым и очень уютным одеялом, раскрашенным казенной черно-бордовой клеткой.

На табуретке рядом с койкой сидел грустный немного постаревший Борей. В руках он держал планшет и что-то задумчиво чертил в нем золотистым стилусом. Я ошалело окинул взглядом палату. Чистота и порядок. Нигде не видно ни кусков Наташи, ни следов монстра. Приснилось, что ли?

— Ты как? — коротко спросил Готлиб, заметив, что я очнулся.

— Дай руку, — потребовал я.

Он посмотрел на меня с недоумением, но ладонь протянул. Я крепко схватил его за пальцы и притянул их к глазам. Рука как рука. Обычная человеческая рука. На тыльной стороне поры и бесцветные короткие волоски. Ногти пострижены неаккуратно. Похоже, что Борей воспользовался большими канцелярскими ножницами и поторопился, отхватив кое-где кусочки кожи. Некоторая небрежность по отношению к себе всегда сочеталась в Готлибе с непреодолимой тягой к дешевому пижонству. На его безымянном пальце блестело хорошо знакомое мне золотое кольцо с тонкой арабской вязью по ободку. Сашка Титов в насмешку называл это украшение кольцом всевластия. Я перевернул руку ладонью вверх. Здесь обнаружились мелкие брызги зеленой краски и неглубокие бороздки, по которым, говорят, можно определить судьбу. Если бы это было правдой, то линия жизни Готлиба несколько раз огибала бы его запястье. В целом абсолютно нормальная честная рука.

Никакого органического пластика, никаких подделок.

— Кажется, все в порядке, — сказал я, отпуская его пальцы.

— Ты уверен в своей адекватности? — Борей участливо заглянул мне в лицо. — Титов сапожник. Он чуть не запорол твой мозг.

— Желание набить тебе морду является свидетельством психологической адекватности? — тактично осведомился я.

— Безусловно, — мой друг слегка улыбнулся. — Только давай отложим это изысканное удовольствие до «после войны».

— Хорошо. Что с вторжением?

— Как бы тебе объяснить. Если быть кратким… — Он тяжело вздохнул, его лицо покрылось потом, который он стер рукавом. — Одним словом, мы проиграли войну.

— Это целых три слова, — автоматически поправил я.

Борей оскалился. Он не любил матерщину, но на этот раз произнес такое, что я, запутавшись в падежах, не разобрался, к кому именно относилась заковыристая многоэтажная конструкция. К его старинному другу Петру Васнецову или к ситуации, сложившейся вокруг Человечества.

— Совсем плохо? — на всякий случай уточнил я.

— Хуже не бывает. На Земле остались отдельные очаги сопротивления вокруг порталов. Тебе следует знать, что вся центральная часть Москвы в пределах старой кольцевой дороги провалилась под Землю. Колоссальные жертвы.

— У меня есть… были друзья в Москве. А Ленинград? — Я сделал судорожное глотательное движение.

— Северная часть города разрушена. Чудовищный взрыв, — Готлиб неуклюже взмахнул руками. — Похоже, рванул токамак. А может, военные применили какое-то старое оружие, которым уже разучились пользоваться. Мы несем неисчислимые потери по всей Земле. Немногим беженцам удалось спастись в лунных городах. Несколько барж сейчас направляются к Венере и Марсу. Больше нет Свердловска, Владивостока, Рима, Берлина, Рио, Горького… Перечислять не имеет смысла. Все крупные города уничтожены. Кохоны ведут войну на тотальное истребление населения. Не жалеют ни женщин, ни детей. Земля почти потеряна для нас, и именно поэтому пробил твой час, товарищ Васнецов.

Несколько минут я молча обдумывал сказанное Бореем. Мое сознание отказывалось принимать новую картину мира. Человечество погибло. Все, что я знал, и почти все, кого я знал, больше не существуют. Целые города и народы ушли в небытие, и даже наша грядущая блестящая победа уже ничего не вернет.

— Кохонами ты называешь чужих? — равнодушно спросил я. — Если слово японское, то как-то слишком уважительно.

— Все правильно. Они сильные, жестокие и тупые, как тигры-людоеды. Кроме того, у них полосатый флаг. — Он смущенно поскреб ногтем металлическую грань планшета. — Хочу предупредить, что у тебя очень мало шансов остаться в живых. Практически мы убьем тебя до начала выполнения миссии.