Он выпустил в воздух короткую очередь.

Мужик поднялся и побежал вниз, изредка оглядываясь назад.

Петрович оглянулся. Товарищи остановили грузовую "Газель" и теперь пытались прогнать что-то причитающего маленького кавказца-водителя. Наконец, Колян, видимо, потерявший запас терпения, с размаху ударил в лицо настырному мужику. Тот упал, затем поднялся и побрел прочь, держась за подбитый глаз. А Михаил Павлович под дулом автомата уже выгонял из красной "Тойоты" испуганного паренька…

— Петрович, перегораживай, живее… — крикнул командир зазевавшемуся бойцу.

Таксист торопливо прыгнул в "десятку", подъехал ближе к середине моста и развернул машину поперек проезжей части. В это время Саша вместе с освободившимся Алексеем, остановил какой-то синий микроавтобус…

Через пятнадцать минут мост был надежно перегорожен баррикадой из автомобилей. Свободным оставался лишь узкий проезд слева, ровно для одной машины. Бойцы расположились внутри огороженной зоны, по двое на каждую сторону. Максим Павлович рассудительно выбрал себе огневую позицию, и даже подстелил на капот какой-то кусок ткани, найденный в багажнике чьей-то легковушки.

— Ты чего это, спать располагаешься? — спросил повеселевший командир.

— Зачем чужую машину портить, — ответствовал Палыч, ставя рядом с колесом бутылки с зажигательной смесью. — Облокачиваться буду — поцарапаю капот. А человеку потом — неприятность…

— Жалостливый ты, однако… — хмыкнул Саша и достал из разгрузки рацию. — Первый, Первый, я Двадцать седьмой, прием…

— Первый на связи. Слушаю вас, Двадцать седьмой, — ответила рация.

— Мы добрались до места без приключений. Повторяю, без приключений. Как поняли меня?

— Вас понял, Двадцать седьмой. Добрались без приключений. Поздравляю и благодарю за службу. У наших друзей по городу все идет хорошо. Действуйте по плану. Как поняли?

— Вас понял, Первый. Действую по плану. Отбой.

— Ну чего там? — спросил подошедший Алексей.

— Говорят, восстание развивается по плану, — Саша засунул рацию с один из карманов разгрузки.

— Да слышно уж… — пробормотал Максим Павлович.

В ночной тишине с юга была слышна интенсивная стрельба.

— От Кировского, что ли? — тревожно спросил Толик.

— Похоже на то, — подтвердил Петрович.

— Внимание, машина! — крикнул Алексей и, опершись локтями на капот "Тойоты", направил оружие на приближающиеся с южной стороны фары.

— По местам! — скомандовал Саша.

Толик с Максимом Павловичем ринулись на другую сторону. Петрович, прислонившись к микроавтобусу, взял на мушку автомобиль. Командир напряженно наблюдал за машиной.

Серебристый "Опель" медленно подъехал к баррикаде и остановился. Передняя пассажирская дверца открылась, выпуская высокого мужчину с закрытым черным платком лицом и повязкой. В левой руке он держал автомат, причем как-то нежно, за цевье, разведя руки в стороны, будто показывая тем самым отсутствие агрессивных намерений.

"Свои вроде…" — подумал Петрович.

— Кто такие? — резко крикнул Саша, направляя оружие на мужчину.

— Четырнадцатая группа, — ответил тот.

— Оружие на землю и ко мне с пропуском, — скомандовал командир.

Тот повиновался. Саша долго разглядывал документ.

— Сколько человек в машине?

— Трое бойцов и один арестованный, — боец переминался с ноги на ногу, проявляя нетерпение.

— Проезжайте, — сказал, наконец, удовлетворенный пропуском Саша.

Прошло около часа… Стрельба с юга стихла. Раз, было, застрекотало совсем рядом, со стороны белых корпусов Масложиркомбината, метрах в трехстах от баррикады, но быстро стихло.

Шуршащий под мостом Ингул, надменно взирая на взрослые игры расшалившихся людей, неспешно нес свои воды к Черному морю. Никто из "гражданских" не делал попыток приблизиться к блокпосту. Баррикада была видна издалека, и машины разворачивались метров за сто. А скоро и вовсе перестали ездить. Город замер. Никто из жителей, естественно, не спал. Бойцам иногда казалось, что стоящая рядом белая "девятиэтажка" смотрит на них из темноты испуганными глазами окон.

23.08.2009. Краина, Кировогорск. ул. Гагарина. 03:01

Они ворвались молча, без криков, и были похожи на стаю натасканных псов, которые нападают расчетливо, без лая, лишь глухо и свирепо рыча. Одеты — во все черное. Лица закрыты черными платками. Это еще больше усиливало сходство со сворой собак.

Степан не успел сосчитать, сколько их было. Он не видел их лиц, но видел глаза, и этого было достаточно. С удивительной для такой ситуации четкостью мысли он сказал себе: "Не бить пришли, убивать".

Остальное Крук видел как бы не сам, а со стороны. Когда-то он прочитал в очередной интересной книге, что во время боя человек начинает действовать автоматически. Вот и сейчас ему вдруг показалось, что все вокруг превратились в роботов, действия которых словно бы подчинялись заранее установленной программе. Все знали, что делать. Никому не надо было приказывать.

"Это просто инстинкт, — вскакивая со стола, решил для себя командир, — инстинкт самосохранения".

Заплескалась рукопашная схватка. Никто не кричал. Наверное, все каким-то внутренним, не исследованным наукой, чутьем, поняли: звать на помощь некого и незачем. Никто не придет. Во всем мире есть только они, вокруг больше ничего не существует. Занося для удара кинжал в чей-то черный бок, Степан словно через дымовую завесу увидел несколько вороненых отблесков.

"Лопатки", — подумал Крук. — Вырубят вчистую, суки…"

Кинжал вошел в тело как в масло. Черный издал сдавленный рык, вцепился клешнями в горло, но сжать, как следует, уже не хватило сил.

Спину Крука будто бы обожгло огнем. Голова сама собой запрокинулась вверх, и Степан провалился в пустоту. Но, к сожалению, сознания не потерял…

Его долго молча били армейскими ботинками. Крук знал, что это именно армейские ботинки. Нет, он не успел обратить внимание, во что были обуты нападавшие. Когда-то его, как и всех бойцов в организации, учили рукопашному бою. Знающие люди подтвердят: тот, кто разок попробовал на себе ласковое прикосновение этой "обувки", не забудет этого никогда.

Чьи-то крепкие руки подхватили его под мышки и поволокли. В лицо дунул порыв свежего ветра. Он слушал голоса, но разбирал слова с огромным трудом. Ему казалось, что он лежит на пологом берегу реки, воды которой покрыты плотным туманом. Он не знает, далеко ли до противоположного берега. Но на том берегу кто-то говорит, и он их слышит, только не все слова долетают до него.

"Всех посмотрели?… Че, только четверо осталось?… Варяг, ну долго ты там возиться будешь?… Надо же, а хорошо занялось… На одном поместятся?… О-хо-хо! Слышишь, кто-то с пулемета "долбит"!… "Ментовку", по-моему… Давай первого!… Не, не этого — это ихний командир…. Его я сам… Леший, блин, помоги, че стоишь…".

— Я тебя, мамкина норка, как Иуду, кишками наружу, — прошипел ему в ухо голос.

"Странно, — как-то отстраненно подумал Степан, — судя по всему, он меня ненавидит! А ведь мы с ним даже незнакомы".

Отчего-то эта мысль показалась ему безумно смешной, и он засмеялся, беззвучно, извергая с каждым сокращением грудной клетки порцию крови. Ответом был удар ботинка по ребрам, уже превращенным в бесформенную массу из осколков костей и тканей.

Шею сдавила веревка, дышать стало трудней. Кто-то резким рывком поставил его на ноги. Низ живота пронизала острая, невыносимая боль, и почти сразу ноги оторвались от земли, а веревка беспощадно, не оставляя никаких шансов на спасение, сдавила горло.

Через минуту двенадцать человек в черном повернули за угол. Четверо несли на плащ-палатке глухо стонущего раненого, еще двое словно мешки тащили на себе такие же, как и они сами, черные тела, а последний заметно прихрамывал на левую ногу. За их спинами остался пылающий штаб. Языки оранжевого пламени бросали яркий свет на улицу перед зданием, большой разлапистый каштан, и четыре трупа в форме с шевронами КОН, покачивающихся на большой ветке. У одного бойца из живота свисали на тротуар какие-то сине-красные лоскуты.