— Приветствую вас, мистер Батхерст, и не надо спрашивать, как я вас нашел, поскольку нельзя терять ни минуты. Час назад я узнал, что через несколько дней во Франции высадится группа британских диверсантов с особой миссией. Именно такую информацию содержит письмо, перехваченное вчера ночью нашей контрразведкой. Французского курьера выловили на побережье, между Ремсгейт и Дувром. Самые лучшие специалисты из Сикрет Сервис расшифровали сообщение за шесть часов. Они прочли то, о чем я уже сообщил, и еще разные обрывки, в том числе: фрагмент описания, которое соответствует вашему! Окруженный курьер порвал и выбросил в море письмо, выловить смогли только кусочки. Вы урожденный везунчик, Батхерст!
— Я слышал это же несколько часов назад. Якобы, дуракам всегда везет. Но в чем же состоит удача в данном случае?
— А в том, — объяснил Уилсон, — что курьера схватили, что я узнал обо всем, но прежде всего — в том, что наша контрразведка смогла прочесть недостаточный объем данных, чтобы вмешаться в ваше дело. Вашего имени там не было, даже половины письма не выловили. Только я, зная вас и зная о вашей экспедиции, понял, о ком тут речь. Вас предали, Батхерст!.. Много ли людей знают о вашем предприятии?
— Даже слишком много. Что же касается удачи или счастья, я совсем не уверен, что поимка одного курьера является доказательством этого. Можно ли быть уверенным, что с сообщением отослали только одного человека?
— К сожалению, нет. Тут вы правы.
— А не могли бы вы, мистер Уилсон, сказать мне, почему это контрразведка сразу же информировала именно вас?
— Поскольку на одном обрывке письма прочитали: «… из Грейт», что тут же связали с Грейт Ярмутом, а поскольку именно из этого порта мы с лордом Хатчинсоном отплываем на фрегате «Астрея»[123], они подумали, что речь может идти о нашей миссии, вот меня и вызвали.
— Вы сами видели курьера?
— Да, уже остывшего. Его все время пытали, к тому же он был ранен. Парень отдал Богу душу за пару часов до моего прибытия — французский эмигрант, считают, что роялист.
— И что же из него выдавили?
— Такого, что могло бы вас заинтересовать — ничего. Содержание письма ему было неизвестно. Информацию, содержавшуюся в письме, которое он должен был доставить в Кале, доставили вчера или позавчера на Чейн Уок[124]. Он сказал только это и отдал Богу душу. Если бы его допрашивали не так грубо, можно было бы узнать и точный адрес. А, мясники!..
— Адрес разыскивают?
— Вам только шутки шутить, им пришлось бы перетрясти несколько десятков домов. А для этого необходимо несколько отрядов военных, правда, эффект был бы нулевой. Понятное дело, за Чейн Уок будут следить, но дело безнадежное. Мне весьма жаль, Батхерст, даже и не знаю, что вам посоветовать. Не думаю, что стоит выступать немедленно, я бы переждал… Ладно, мне пора.
— Благодарю вас, сэр Уилсон. Этой вашей услуги я не забуду.
Двери закрылись, и теперь, когда Бенджамен остался один, его охватило странное чувство испуга, бешенства, беспомощности и чего-то еще — то редкое состояние, при котором путаются мысли в голове, не позволяя рассуждать логично. Батхерст почувствовал, что весь взмок. С огромным трудом он заставил себя собраться. Что делать? Сообщить членам триумвирата? Они начнут размышлять над тем, не следует ли прекратить операцию, хотя бы из страха потерять большие деньги. Постараться найти виновного? Глупость! Это мог быть любой, кто слышал звон, но не знает, где он, иначе не сообщал бы, что Батхерст собирается действовать во Франции. Сами французы, наверняка предполагают, что речь идет о какой-нибудь диверсии в Булони или другом порту[125]. Кто-нибудь из его коммандос? Скорее всего, нет, известие доставил кто-то, кто хорошо знал, куда его следует доставить, следовательно — это постоянно действующий французский агент. Кто-то из слуг Персеваля, Кэстлри или Генриха Батхерста? Но, возможно, и Литтлфорд, который узнал о деле от Липтона? Правда, Литтлфорд играл свою игру, и он не стал бы ею рисковать, связываясь с какой-то разведкой, но… А может, это полицейский с Боу Стрит? А ведь имеется Степлтон, сова Джибсон и ее любвеобильная доченька… Слишком много возможностей для утечки информации. Впрочем, французы и так уже могли знать, причем, весьма подробно, от д'Антрагю, от агентов Кэстлри в Пруссии или, хотя бы, от Гимеля… Если же Гимель предал, они тут же попадают в волчью яму. Но попасться они могут на любом шаге, сделанном на континенте. Так в чем же здесь дело? Принимая решение, он взвесил все. Отступить сейчас только лишь потому, что произошла утечка? Но отступления он не простил бы себе до самого конца жизни — такой случай бывает только раз, да и то, не всегда!
В четыре часа вечера он вышел из дома и отправился в Ковент Гарден, где, благодаря своей молодой приятельнице, известной нам из предыдущей главы, установил тесный контакт со служащим театрального склада. Степень контакта измерялась количеством наличных, которые Бенджамен предложил кладовщику и качеством реквизита (парик, усы и т. д.), который кладовщик предложил взамен.
Через пару часов, уже загримированный, Батхерст оказался в Челси. Он шел очень медленно, на что имел полнейшее право, поскольку сейчас был стариком: седоволосым, сгорбленным и одетым в такие же лохмотья, как и проживающая здесь беднота.
Чейн Уок изгибалась вдоль берега, со стороны реки огражденная высокими деревьями, а со стороны суши — стеной из трехэтажных, хотя и ниже деревьев, домов. Улица была длинной, поэтому Бенджамен шел долго, внимательно наблюдая по сторонам, рассчитывая на то, что он удачливый глупец. Дойдя до самого конца, он пришел к убеждению, что с удачей сегодня как-то не очень и для него остается только вторая часть определения. Мимо него не проходил никакой ежеминутно оглядывающийся мрачный тип, да и вообще кто-либо, кого он мог бы заподозрить; ни на какой из немногочисленных вывесок не было надписи «Французский разведывательный центр».
Когда он решил возвращаться, уже темнело. Редкие прохожие спешили домой; улица на глазах пустела. Сумерки скрыли тени деревьев, превратив их в спящие, мертвые столбы, в то время, как их стоящие напротив каменные и деревянные соседи оживали огоньками в окнах.
Батхерст подошел к деревянному барьеру, на котором рыбаки развешивали свои сети, оперся на него и засмотрелся в черное зеркало воды. В нем отражались остатки солнечного багрянца, а когда он снова пришел в себя — уже только золотые капельки звезд. Перед мысленным взором Бенджамена проходили лица, события, слова, женщины, деревянная лошадка от дядюшки, не гаснущая тоска по Эльсинору[126], какой-то костер, прикосновение чьей-то руки… Нет, это неправда, будто все это проходит перед тобой в мгновение смерти, ведь тогда на это просто нет времени — это все возвращается именно в такие моменты, и тебе делается так хорошо, будто ты поднес руки к огню камина, вернувшись с холода, и так хочется, чтобы все это никогда не заканчивалось… Хватит!
С другого берега доносились какие-то крики, из-за спины, от домов и садов доходил смрад вечерней жизни, кухонные запахи, крики детей, плач женщины, избиваемой мужем или любовником, кто-то насвистывал печальную, рвущую сердце мелодию, кто-то дразнил собаку… Бенджамен вернулся домой.
Грим он снял уже у порога. Дверь ему открыл Степлтон.
— Все уже вернулись? — спросил Бенджамен.
— Нет, сэр. Только начинают сходиться.
— С этого момента уже никаких отлучек, разве что я сам прикажу.
— Понял, сэр.
В день отъезда (четверг, 30 октября 1806 года) было холодно. Кэстлри, который вчера попрощался с Батхерстом еще до полуночи (когда принес деньги), неожиданно пришел еще и утром, чтобы попрощаться еще раз.
— Бенджамен, — сказал он, — выполняй план до йоты, и я обещаю, что ты выиграешь, и что…
