— Я буду раз в три месяца присылать деньги, устроюсь еще на две работы…

— Нет, я там найду себе работу, тех денег, что я там заработаю, мне хватит, тем более я учусь на бесплатной основе.

— Учеба, таким образом, у тебя уже не пойдет, ты учись, не работай, ты не будешь успевать, своей работой будешь отвлекаться от занятий.

— Это будет не большая работа, может только по выходным и по праздникам.

— Хорошо, Тагир как знаешь, но только учись хорошо, когда станешь таможенником тебе все окупиться сполна, они богатые люди.

— Я в курсе, что они живут хорошо, — согласился с матерью Тагир.

— А питаться, как ты будешь, там есть столовая?

— Да там есть столовая, да и сам я буду готовить себе что-нибудь время от времени.

— Отлично, тогда я пока спокойна.

— Все будет хорошо, ты уж поверь мне.

— Ой, — вздохнула мать, — волнуется сердце, не хочет отпускать тебя. Это нас в Казань звали жить, будто здесь лучше, чем там, а туда нас не зовет никто, это не хороший знак.

— Возможно, нас сюда позвали и здесь мы живем впроголодь, как и в Ташкенте.

— Я много раз слышала, что Петербург плохой город, там столько наркоманов, бандитов, нацистов. Там очень плохо, это самый криминальный город в России.

— Криминал и бандитизм есть в каждом городе и наша Казань не исключение, только в Тольятти наркоманов столько же, сколько в Питере, поэтому на это ссылаться не нужно, сейчас везде плохо.

— И из-за этого мое сердце волнуется сильнее, — беспокоилась мать Тагира.

— Мама.

— Ладно, а каникулы когда у вас будут? — спросила мать.

— После каждой сессии: первые это где в январе или феврале и вторые каникулы летом. Зимние каникулы длятся целый месяц, я приеду сюда.

— Хорошо, ой, не знаю, — встала из-за стола мать, — ты уж самое главное, смотри там, не пропадай, не водись с плохими ребятами, не разгуливайся с широкой русской душой и подальше держись от деловых девчонок, да и со скромными далеко не заходи, смотри в оба. Здесь большинство такие стервы, что не успеешь оглянуться, как забеременеют и заставят на себе жениться. Потом никакими силами не отмажешься от их мамаш и папаш, затаскают, будешь до конца жизни платить алименты и ничего не докажешь. И напоследок, никому не говори что ты в городе один.

— Мама, ты Читаешь мои мысли, к тому же, я не собираюсь с кем-либо заигрывать. Пусть они со мной заигрывают, а я покапризничаю…

— Смотри у меня с этими делами, с бабами дела плохи.

— Следи за собою, как поет твой любимый рок-певец, — согласился с матерью Тагир, — я не спешу путаться с бабами, я держу себя, я тверд и холоден как земля.

— Если что-то случиться звони. Если ничего не случиться тоже звони, раз в неделю хотя бы названивай, с Сашкой разговаривай, чтоб он тоже не переживал. А то зачем я купила пятилетнему ребенку мобильный телефон, чтоб он мог в любое время тебе позвонить, чтоб ты его поддержал и дал при случае совет. Ты его старший брат, он ровняется на тебя.

— Хорошо, я буду звонить каждую неделю Сашке и тебе.

— Если нужны, будут деньги, спрашивай.

— Нет, нам стипендию будут давать, кое-где по мелочам подрабатывать, если что может, и спрошу, — успокаивал Тагир свою мать.

— На еде не экономь, ешь, пей.

— Все будет хорошо. Эх, что-то голова раскалывается до невозможности.

— Выпей анальгина и немного полежи, все пройдет.

— Уже две таблетки выпил.

Дул противный холодный ветер, раскачивая могучие гигантские тополя, силой срывал осенние листья и возносил их над улицами и домами большого города. Зима на востоке приходит уже осенью, поэтому люди нарядились в теплые куртки, непрерывными потоками спешат по своим делам под кронами листопадов, сутулые они закрывали шею, дабы холодный пронизывающий насквозь ветер не попадал под их одежды.

Юля в синих джинсах и белой болоновой куртке до пояса, показалась из-за угла пятиэтажного дома и быстрыми, с мелькающими на ногах белыми сапожками до колен, шагами шла к своему подъезду, не оглядываясь, она скрылась в сумраке своего старого подъезда. Спрятав голову с роскошными густыми черными волосами, что были распущены и длинные до лопаток, под капюшон. Руки, засунув в рукавицы женственной и плавной походкой, заставляя прохожих мужчин невольно оглядываться и долго смотреть на нее в след, исчезла в темном мрачном сумраке своего сырого и старого изрисованного и исписанного подъезда. В этот подъезд не падал солнечный свет и не попадал свежий воздух, как всегда Юля открыв дверь, подставила под него кирпич, чтобы вся эта надоевшая сырость выветривалась, но все было бесполезно. Старые и догнивающие свой век дома, построенные Хрущевым, покрывались грибком и белым налетов от неприятного запаха и пара постоянно шедшего из всех щелей подвала внутрь подъезда. Все стены подъезда от первого до пятого этажа были исписаны нецензурной лексикой и молодежными жаргонами, непристойными карикатурами и разными языческими знаками и свастикой. На дверях помадой изображены граффити о любви между женщинами и о побоях между мужчинами. А также отпечатки поцелуев, оставленные девушками на память об их здешней тусовке. Каждый день, проходя мимо этих художеств, Юля улыбалась, это поднимало ей настроение. Не замена труб в подвале, ни покраска стен и ремонт согнутых перил, ничего из этого не производилось еще со времен рождения последней конституции, все брошенное на произвол судьбы доживало свой последний век. Единственное, на что смогли организоваться и собрать деньги жители этих подъездов, так это поставить железные двери и установить домофон. На все остальное догорала в сердцах граждан последняя надежда на помощь обдирающего их карманы ЖКХ. Юля быстро поднялась на свой пятый этаж, чтобы поскорее уйти от этого противного запаха, что даже покурить никто не оставался в подъезде, зашла в свою квартиру. С тех пор как в подвале прорвали трубы, и его по пояс затопило канализационной водой, отчаянные жильцы либо поставили себе двойные двери, либо стали покидать такие дома, у кого имелась такая возможность. Юля захлопнула за собою черную железную дверь, на которой мелом и крупными буквами было написано: «Юля, я вновь хочу с тобою встретиться. Твой Стас».

— Юля, опять к тебе приходил твой Стас, — при встрече сказала Юле мать.

— Я уже об этом знаю, — с чувством лени произнесла Юля.

— Дочка, сколько можно, хватит мучить парня, когда ты дома, то не выходишь, когда он к тебе приходит. Когда тебя нет, он все равно к тебе приходит, значит, ты не отвечаешь на его звонки по мобильному? — быстрым темпом заговорила мать.

— Мама, я не хочу об этом говорить.

— Но почему? Терпение мое переполнено, мне жалко этого молодого человека, он приносит тебе шикарные букеты цветов и коробки конфет на праздники, звонит тебе, приходит к тебе, по твоим дням рождения, а ты его даже не пускаешь…

— Меня не подкупишь таким образом.

— А у тебя, я вижу, полное безразличие и неприязнь к нему? — продолжала догадливая мать.

— Меня тошнит от него…

— Дочка, разве так можно, что это тебя тошнит, видите ли. Он красивый парень, спортсмен…

— Да, да мама, еще и комсомолец забыла добавить.

— А ты не перебивай меня, выскажешься потом, когда разрешу. Он сказал, что получил звание мастера спорта. На ринге одержал победу лишь потому, что думал о тебе и ради тебя он достиг этой победы. Ты слышишь Юля, он завоевал тебя, он пытается добиться твоего расположения и твоего внимания, он любит тебя, ты хоть это понимаешь? Ведь это уже продолжается не первый день. Какой раз ты уже его отшиваешь от себя, одумайся дочь пока не поздно, лучше парня ты себе больше не найдешь, кругом, спивающиеся бездарности и бездельники, которые только сидят по подъездам с всякими проститутками и ничего не знают и не умеют. — Юля в эти мгновения не слушала свою мать, она, как и всегда занималась своими делами. Раздевшись до гола, она надела новое нижнее белье и тонкий короткий розовый халатик. А мать, все не умолкая продолжала Читать нотации. — Я даже доченька не представляю себе как тебе приятно сидеть с такими отбросами общества в темных подъездах, как тебя от них не тошнит, ведь у них нет никакого будущего, а именно о нем нужно сейчас думать.