— Мама хватит, помолчи же ты, наконец, ты сведешь меня с ума.

— А какие тебе парни нравятся, скажи, пожалуйста, или я ошибаюсь, парни ли тебе нравятся? Я последнее время сталкиваюсь на работе в институте с тем, что все больше девушек избегают молодых людей, они друг друга любят больше…

— Мама, мама, я не лесбиянка, если ты об этом. Да много, к сожалению таких девчонок даже среди моих подруг есть. Но насчет парней то у меня иные вкусы, чем те, что ты впариваешь мне. Я не люблю таких людей, которые как Стас устремлены только лишь к одной цели. Нет, мне симпатизируют ребята, имеющие много целей в своей жизни и добивающиеся этих целей, или хотя бы старающиеся к этому, эти ребята хотят попробовать в жизни все, они экстремалы, пьяницы, музыканты, бойцы и так далее и типа подобное. Короче говоря, стремящиеся только к удовольствиям, от всей этой жизни всего попробовать понемногу, а не добиваться успехов и карьеры только в одном, в спорте, например как все тот же Стас. И красота сейчас не главное, для меня важнее уверенность человека в своей жизни и в своих целях.

— Ого, дочка, у тебя целый батальон запросов и требований к молодым людям. В кого ты интересно такая? — Удивлялась мать.

— Мода такая мама, мода и свобода.

— Мода урода, — добавила мать, — а свобода до первого брака, — крылатым ворожением хвасталась мать Юли. — Ты еще дочь совсем не опытна, со многим тебе еще в жизни предстоит столкнуться, ой, попомнишь ты слова родной матери, попомнишь.

— Как всегда вы взрослые правы.

— Была бы ты богата, была бы известна, ездила бы со Стасом по всему белому свету и за счет спортивных организаторов, ты не соскучилась бы со Стасом, — не отчаивалась мать. Но если же он тебе так противен, то скажи, как ты умудрилась тогда завести с ним отношения?

— Я тогда думала о другом, в седьмом классе я еще мало соображала и была дурой…

— Да ты и сейчас дура.

— Не перебивай меня, я дам тебе слово, когда надо будет. Так вот. Я маленькой тогда была.

— Но уже хитрой как леса, значит ум и хитрость не совместимы?

— Разве я была тупой?

— Нет, но не понимала свои действия. — Объяснила мать.

— Лучше так. А насчет хитрости: только способные выживают в этом безумном мире.

— Ты до сих пор осталась ребенком, ты еще не доросла до того, чтобы мать педагога в этом учить. Я даже не представляю себе как тебя можно с такой идеологией и психикой отпускать в какой-то Петербург.

— Это не какой-то, а наша северная столица!

— Да хоть южная, мне то от этого, какой прок. У меня один родной город моя любимая Чита, до остального мира, который даже знать не знает о нашем прекрасном городе мне все равно.

— Да-да мама ты еще не разу не была ни в Москве, ни в прекрасном Санкт-Петербурге, а так говоришь.

— Да видела я эти два города, много раз видела и в газетах и по телевидению и в других местах, нет ничего там хорошего один бардак, да безобразие.

— Ладно, разговор окончен на сегодня, заговорила ты меня совсем. — Юля покинула кухню и заперлась в своей комнате.

— Петербург еще какой-то, — продолжала галдеть мать Юли, доваривая что-то в кастрюле. — Вот придет твой отец, и мы с ним решим, я тебя никуда не отпущу, езжай и учись вон в Иркутск, если не хочешь оставаться в этом городе. Нечего ехать бог знает куда, не зная, где она. Один ноль, Юля потерпела полное поражение от спорной беседы с матерью.

Юля заперлась в своей комнате и в слегка прозрачном розовом с белыми цветочками халатике, что было выше ее красивых смуглых колен, словно после долгого трудного дня разлеглась на широкой кровати. Положила красивые маленькие ручки под голову, от чего открылись ее бедра прекрасные, стройные и соблазнительные на столько это было сильно, что любой ценитель женской красоты отдал бы за нее все в своей жизни, а поэт обоготворил. Божественность, обвораживающая и чарующая сила ее красивого тела, была старательно выковано природой. Юля была по истине живой шедевр человеческой архитектуры тела и красоты цветов. Смуглая девушка, черные как ночь и густые как большой букет цветов волосы, черные брови и ресницы, карие глаза, тонкие губы и нос с горбинкой все было в ней вылито с особым вкусом и великолепием самой откровением природы.

Юля была в своей комнате одна, хмурым лицом и серьезным взглядом она смотрела в окно, в глазах мелькала слеза разочарования и обиды на весь мир.

— Дураки все, — думала про себя Юля, — если они не пустят меня, я сбегу, сбегу от всех, а если найдут, то предпочту смерть заключению. В своем родном городе я умру от тоски, мне нужна свобода и мир, я хочу в столицу, я хочу только в Питер или Москву, все и больше мне ничего не нужно. — С такими мыслями она зашла в чулан, откуда с самой высокой полки антресолей стащила моток аркана. — Интересно, зачем в доме нужен такой большой моток каната, я не понимаю. Такой запасливый мой отец, но раз так, не мог ли он оставить его в своем гараже? Я тоже этого не понимаю, все нужно тащить в дом, будто сарай какой-то. Не поймешь этих зажиточных мужиков. — И она забросила моток под свою кровать. — Все будем ждать совета вождей племени, — произнесла Юля и в это мгновение в ее комнату заглянула мать.

— Юля, к тебе Стас вновь пришел.

— Ну, этого еще мне как раз не хватало. Скажи ему что я…

— Нет, хватит и себе и другим морочить голову, я сказала, что ты можешь сейчас выйти. Иди, — повелительным тоном приказала мать дочке.

Юля только ухмыльнулась и дерзко показала средний палец с высунутым изо рта кончиком языка в знак отвращения, в след отвернувшейся матери. Сделав вид безразличный ко всему, она надела наушники и включила в плеере музыку. Мать, как всегда в свободное от дел время удобнее села перед телевизором и принялась вязать.

Стас в это время сидел на перилах в подъезде и загипнотизированным взглядом смотрел на железную черною дверь, за которой скрывалась небезразличная ему Юля. Затем он перевел свой взгляд на окно, всего запачканного голубиным пометом и вновь обратил свой печальный взгляд на дверь. В нем еще горел огонек надежды, и он верил, что она выйдет и, как раньше будет тепло беседовать с ним, а он влюбленными голубыми глазами будет поглощать ее молодость и красоту, которая как он сЧитает, без него напрасно исчезает, как увядшие цветы. Он посмотрел на свои золотые часы, которые показывали без пятнадцати семь по местному времени и, продолжал ждать.

Мать ворвалась в комнату Юли, она силой подняла ее из-за стола, за которым она со спокойствием духа слушала свою любимую музыку и стала ругать ее с гневным тоном и яростным возмущением.

— Сидишь да? Человек тебя ждет, а ты рассиживаешься как королева. Ничего тебе не нужно, никто тебе не нужен! — продолжала ругать ее мать, а Юля закрыла глаза и стояла перед ней полная ненависти и нерешительности что-либо предпринять, — в тебе нет сердца, в тебе нет души и ты не человек…

— Но не люблю я его, не люблю! — Набравшись смелости и храбрости, еще яростнее и громче стала кричать Юля, громким и звонким голосом. — Не хочу я иметь с ним никаких дел, почему ты меня заставляешь, не нравиться он мне!

— Молчать! — мать с яростной нервозностью ударила дочь по щеке, — не кричи на мать. Если ты сейчас упустишь этого парня. То больше таких хороших ребят ты себе уже не найдешь, его нужно держать, он бегает за тобой, это твой шанс, — она понизила тон, — а ты упускаешь этот шанс, дура ты, дура.

Мать покинула комнату настырной и упрямой дочки и вышла в подъезд, но Стаса так нравящегося ей уже там не было.

— Иди, иди, поцелуйся с ним, люби его вместо меня, если он так симпатичен тебе, не нужны вы все мне, уйду я от вас. Злые вы и дикие. — Юля, что и следовало ожидать, заплакала. Слезы ее текли по щекам и как стальные падали на ее обнаженные ноги, оставляя теплый разбитый след.

Внешняя железная дверь закрылась, щелкнул замок, а на дверях уже была новая запись, которую не заметила мать: «Я все отдам за вторую ночь с тобой, а потом я все готов забыть и уйти. Стас».