Овцы — несчастные создания. Им самой природой суждено вечно толкаться, теряться и вообще всячески канителиться. Думаю, без присмотра смышленых овчарок или человека с палкой они и вовсе пропали бы. Когда я смотрю на их невероятно глупые морды и встревоженно поднятые рваные уши, меня обуревает жалость. Достаточно лишь поглядеть, как они хаотически мечутся, как крайние пытаются по головам своих товарок перебраться в безопасную, по их мнению, серединку; как они впадают во внезапную панику, стоит подъемному крану пронести над их головами какой-нибудь груз, и вы несомненно поймете: это самые бестолковые существа на свете.

А на утесе просыпается Портри, прячущийся за темными кронами деревьев. Из печных труб потянулись в небо голубоватые дымки. В десятках окон зажглись робкие огоньки утренних свечек. Сама мысль о том, что мне предстоит покинуть Скай, кажется непереносимой. На мой взгляд, этот остров занимает достойное место в ряду волшебных мест — таких как Линдисфарн, Тинтагель и Коннемара. Стоя в предрассветной мгле на палубе, я вспоминаю голубые горы Слигахана, туманные глены, морское побережье, где летают и дерутся из-за рыбы чайки, просторные нагорья с их темными торфяными валами, белые крофты, чьи соломенные крыши укреплены камнями, крохотные поля с желтыми кринолинами пшеничных снопов, медленные речки, где плещутся осетры, протяжные крики чибисов над заброшенными торфяными разработками, маленькие садики, где яркие клумбы все еще напоминают о прошедшем лете, и тихие озера, в чьих темных водах отражаются окрестные горы.

Мне припомнилось также мое недавнее прибытие на остров — тихий вечер, огоньки на берегу и пророческие слова капитана: «В первый раз на острове? Помяните мое слово: вы еще не раз сюда вернетесь!»

В этом и заключается правда Ская. Он принадлежит к той категории мест, куда люди всегда возвращаются.

Пастухи пересчитывали овец. Собаки чинно удалились на палубу первого класса и оттуда наблюдали за своими подопечными, готовые по первому сигналу хозяина прыгнуть вниз. «Гленко» был готов к ежедневному путешествию в другой мир.

На пристани стояла группа подгулявших солдат — «Горцев Камерона», они провожали на большую землю своего сержанта.

— Передавай привет Пикадилли! — закричали они, когда колеса парохода медленно завертелись.

Пикадилли и Портри! Можно ли себе представить два места, более далеких друг от друга? Итак, мы вышли на середину залива со своим взволнованным и блеющим грузом и развернулись в сторону рассвета, оставив позади терявшиеся в тумане горы.

Сержант долго стоял на палубе — прекрасная фигура в килте и белоснежных гольфах. Он махал, пока Портри не скрылся за холмом, затем раскурил трубку и впал в глубокую меланхолию. Он рассказал мне, что закончил службу в армии и отправляется на пенсию (вполне заслуженную, если судить по ленточкам боевых орденов). Он сознавал, что в первое время будет чувствовать себя несколько одиноко — это участь всех военных пенсионеров. Будучи выходцем со Ская, он в последнее время занимался вербовкой рекрутов на острове. Меня удивил тот факт, что британская армия набирает солдат на таком крохотном клочке суши, как Скай, и я сказал об этом сержанту. Он возразил, что его земляки как раз самые лучшие солдаты.

— Если уж мы кого даем, — сказал он, — то это стоящие парни.

Он принялся развивать эту тему, упирая на местные проблемы. Скай, говорил он, прекрасный остров, и здесь полным-полно отличных парней. Но, к сожалению, это не то место, куда можно привезти жену-горожанку. Ему-то самому жалко уезжать отсюда, зато жена будет рада. Женщины ведь не любят глухомани. В то время как старый солдат может осесть и наладить себе быт практически в любом месте, женщина начинает скучать по магазинам, кинотеатрам и толпам на улице. В конце концов все это естественно…

Так мы беседовали, облокотившись на перила и не сводя глаз с окутанной облаками громады Гламэйга и зловещих контуров Кулинз, которые маячили на заднем плане.

Наш пароход медленно входил в зону хорошей погоды. На небе снова появилось солнышко, оно ласково светило над темными инвернесскими холмами. А позади оставались горы Ская — окутанные туманом, с облачными шапками на макушках, странным образом далекие и нереальные.

У Ская собственный климат и своя погода!

На несколько минут «Гленко» причалил у деревянной пристани Бродфорда. Местный полицейский с помощью нескольких мальчишек закрепил наши швартовы.

Овцы разволновались, начали блеять. Наверное, они почувствовали землю и стремились поскорее оказаться на берегу, в любимых вересковых зарослях. С причала нам спустили почтовые сумки, а вместе с ними множество пузатых мешков, внутри которых что-то странно шуршало и поскрипывало. Меня это заинтриговало, тем более что на каждом мешке красовалась наклейка «В Лондон». Что такого можно везти в Лондон из этой маленькой тихой заводи?

— Моллюски, — пояснил капитан.

— Вы хотите сказать, что Скай поставляет Лондону моллюсков?

— В миллионных количествах.

— До чего ж голодное брюхо у нашей столицы!

— О да, — кивнул капитан, — и немалое брюхо!

Он рассказал мне, что жители Ская давно уже не имеют возможности полакомиться омарами, поскольку все уходит в Лондон.

Кто бы мог подумать, что в обыкновенных моллюсках может скрываться какая-то романтика? Теперь я не смогу пройти мимо прилавка в Бетнал-Грин или Шордиче без того, чтобы не вспомнить мистический полумрак Ская. И всякий раз, как увижу компанию кокни на отдыхе — как они поливают уксусом моллюсков, — перед глазами у меня встанет деревянная пристань Бродфорда с темными горами на заднем фоне…

Наше путешествие близилось к концу. Уже можно разобрать вдалеке дым от паровоза. На палубе царило лихорадочное нетерпение. Все мы снова готовились связать свою судьбу с большим миром. Сержант возвращался в него со своей вновь обретенной свободой; две девушки, по виду горничные, с жестяными дорожными сундуками — они явно спешили за какими-то покупками; коммивояжер направлялся за новой партией шелковых чулок; пастухи, которые не любили покидать родные острова, недовольно хмурились; а я… я сам радовался новой встрече с материковой Шотландией, но отчаянно жалел о той прекрасной и таинственной земле, что оставил позади. Никогда не забуду своей встречи с горой, и туманами, и теми волшебными ветрами из далекой земли фейри, что дуют над Скаем.

Легкий толчок, и наш корабль остановился у пристани в Кайле. Кто-то любезно предложил нам купить вчерашнюю газету.

Мы и впрямь вернулись в большой мир.

Я нарушаю священное воскресенье, отправляюсь на мрачный перевал Гленко, по дороге встречаю богиню и попадаю в страшную грозу. Направляясь в край Роб Роя, я подбираю насквозь промокшего горца и выслушиваю весьма необычную историю.

Было воскресное утро.

Некоторое время я лежал в постели, прислушиваясь к окружающему миру. В шотландском Хайленде вы можете определить этот день, даже не заглядывая в календарь. Вы слышите его — как слышите выпавший снег в большом городе. Весь мир кажется укутанным в невидимую пушистую перину: обычные утренние звуки либо вовсе отсутствуют, либо сильно приглушены.

Тем не менее утро выдалось настолько чудесным, что я громко запел в ванной. Затем, вспомнив, что нарушаю покой священного дня, поспешно умолк и почувствовал себя преступником. Внизу в гостиной было пустынно, так что завтракать мне пришлось в одиночестве. Я сидел у окна и разглядывал безлюдную узкую улочку, закрытые магазины и большой застекленный эркер в доме напротив. Он располагался так близко, что я мог разглядеть во всех подробностях комнату внутри. Это была типичная шотландская гостиная: набитые конским волосом диваны, на стенах устрашающего вида увеличенные портреты чопорных представителей предыдущего поколения. Дедушкино лицо в обрамлении седых бакенбард сохраняло твердость гранитного карьера. Бабушка в кружевном чепчике на поредевших волосах смотрела со смешанным выражением укора и обвинения. Я не раз обращал внимание на удивительное сходство всех шотландских стариков. Уверен, что если бы кто-нибудь в порядке эксперимента заменил данные портреты на изображения дедушки и бабушки из соседнего дома, то хозяева гостиной ничего бы не заметили!