Хотя аркада, в которой представлены различные полки, разделена перегородками, она производит впечатление цельности. Рядом с каждой аркой вывешены разноцветные полковые знамена и вымпелы.

Витражи, посвященные сценам войны, представляют собой удивительное зрелище! Готические по стилю исполнения картины удивляют своим неожиданным содержанием. На них можно видеть людей и предметы, которые до того никогда не изображались на стекле. Вот перед нами Женское окно: на нем мы обнаруживаем дружинниц «Земледельческой армии», женщину-машиниста в мрачном цеху оружейного завода, медсестру в госпитале и труженицу Красного Креста, выносящую раненого с поля боя. На этих витражах не упущен ни один факт минувшей войны. Здесь изображены и зенитные установки, защищавшие город от немецких цепеллинов, и минные тральщики, и транспортные суда, и самолеты. Не забыта ни конница, ни пехота, ни артиллерия.

Что интересно, здесь начисто отсутствует оценочный подход. Художник не позволяет себе ни возмущения ужасами войны, ни восхищения ее героями. Его работы напоминают изображения святых на средневековых витражах — такие же холодные, беспристрастные и великолепные в своем совершенстве.

Не забыты и братья наши меньшие — ведь они тоже Божьи создания, которые внесли свою лепту в победу. Вот почтовые голуби, вот мышка — подруга работавших под землей минеров, и даже упрямому мулу — бичу всех артиллеристов — нашлось место на окнах музея.

Пройдя по Залу Славы, вы попадаете в место для молитвы. Это святая святых музея, недаром оно отделено от остального помещения бронзовыми воротцами. Здесь человек остается наедине со своими мыслями.

Под веерным сводом царит мягкий полумрак. С ребристого потолка, который наводит на мысли о торжественной музыке, спускается могучая фигура святого Михаила в полном военном облачении. Над его челом сияет крест, под ногами — поверженный злой дух. Вокруг святилища подлинное чудо в бронзе: кажется, в этой бесконечной процессии запечатлены все шотландцы, так или иначе принимавшие участие в войне. Скульптор далек от того, чтобы приукрашивать или, наоборот, принижать этих людей. Мы видим их такими, какими они были в жизни. Вот статуя хирурга — из-под рабочего халата торчат грубые солдатские башмаки; пехотинец тоже изображен в военном снаряжении; здесь же вы увидите летчика, кавалериста, пулеметчика, моряка, медсестру, военнослужащую из Женской вспомогательной службы.

Я перебирал в памяти все известные мне военные памятники и пришел к выводу, что ни один из них не может сравниться по своей правдивости и проникновенности с этим бронзовым парадом сынов и дочерей Шотландии.

Под окном, на котором изображен Дух Человеческий на кресте — с чистыми, не обезображенными гвоздями руками, — виднеется кусок обнаженной скальной породы. Кажется, будто он силой пробил себе дорогу сквозь гладкий гранит, которым облицовано святилище. Это сама эдинбургская скала — грубая, неровная… и прекрасная в своей непоколебимой мощи.

На скале располагается алтарь в окружении четырех коленопреклоненных ангелов, а на алтаре стоит стальной ларец, облицованный кедром. В этом ларце хранятся длинные списки — имена тысячи и тысячи шотландцев со всех уголков земли — тех, кто сложил голову на войне…

Здесь, в Национальном военном музее Шотландии, меня посетила неожиданная мысль. Не так давно мне довелось побывать в Ипре на открытии Менинских ворот. Погода, помнится, стояла чудесная. Со стороны бывших фронтовых окопов тянуло свежим ветерком. По окончании торжественной церемонии шотландские волынщики заиграли старинную элегию «Цветы леса».

Это был один из самых пронзительных моментов — у всех присутствовавших слезы навернулись на глаза, никто не смел оторвать взгляда от земли. Траурная песнь плыла вдоль дороги на Уг: она стелилась над землей, жалуясь, плача и рыдая. «Лесные цветы завяли, в холодной глине лежат…»

Звуки скорбной шотландской баллады пришли мне на память, пока я безмолвно стоял в святилище музея. И я подумал: возможно, они облетели всю землю, чтобы в конце концов вернуться на родину и воплотиться в каменном строении на вершине эдинбургской скалы. Воистину здешняя усыпальница — это похоронная песнь в камне, величайшая из всех шотландских элегий, в которой заключено все самое лучшее, что есть в стране: и сладость волынок, плачущих на холмах, и гордость Шотландии, и ее величие.

И еще мне подумалось, что эти два сооружения — лондонский Кенотаф и Национальный военный музей Шотландии замечательно демонстрируют различие между двумя нашими нациями. Мы саксы, а они кельты, и чувствуем мы по-разному. Известно, что горе замыкает сердца англичан и делает их молчаливыми. В то же время кельтская душа под действием скорби раскрывается и изливается в окружающий мир. Печаль вообще является главным лейтмотивом кельтской культуры. Все самые лучшие, самые сладостные песни кельтов печальны; их поэзия выросла из трагедии.

Именно по этой причине Шотландии принадлежит честь создания величайшего военного мемориала во всем мире.

«Цветы леса» обратились в камень…

Именно так выразился в 1561 году английский посланник в Шотландии Томас Рэндольф в письме к сэру Уильяму Сесилу (впоследствии лорду Беркли), премьер-министру при дворе королевы Елизаветы.

Поборник кальвинизма Джон Нокс и несчастная королева Мария Стюарт — вот два антипода и два самых знаменитых призрака Эдинбурга. Суровый, бесстрашный мастер Нокс, излагающий принципы шотландского протестантизма перед королевой-католичкой, — такая воображаемая картина надолго засядет в памяти любого гостя Эдинбурга, особенно если он нашел время для прогулки по Кэнонгейт. Эта улица вся пропитана воспоминаниями о Джоне Ноксе. Попробуйте ночью пройти мимо собора Святого Жиля, и перед вашим мысленным взором неминуемо встанет образ могущественного проповедника. Вы навсегда запомните это бледное лицо с резкими чертами, узкий лоб, длинный нос и полные губы; в черной бороде уже серебрится седина, а из-под черного берета смотрят пронзительные серо-голубые глаза. Хотя, возможно, вас больше привлечет другая сцена: Джон Нокс триумфально шествует по городу во главе огромной толпы. Сегодня его день: пятидесятипятилетний священник вторично женится — на семнадцатилетней Маргарет Стюарт (заметим, кстати, что брак этот, сколь бы сомнительно он ни выглядел, оказался вполне успешным). Итак, Джон Нокс едет на нарядном жеребце, и со стороны трудно предположить в нем лицо духовного звания. Скорее, он похож на мелкопоместного князька: «атласные ленты» на его шляпе унизаны золотыми кольцами и драгоценными каменьями.

В свое время этот человек являлся столпом религиозной жизни Эдинбурга. Тем более удивительно, что никто из горожан точно не знает, где похоронен Нокс. По дороге на Парламент-сквер можно увидеть скромную медную табличку с инициалами «Д. Н.» и датой «1572» — таким образом отмечено приблизительное место захоронения знаменитого проповедника. Мало кто обращает внимание на этот знак, гостей столицы больше привлекает большая конная статуя Карла II. Эдинбургские сорванцы (которые всегда крутятся возле денежных туристов) окрестили памятник «двуликим королем» — за особую пряжку на доспехах Карла, которая очертаниями смахивает на человеческое лицо.

Дабы искупить свое небрежение по отношению к могиле Нокса, эдинбуржцы окружили большим почетом некий старый дом на Кэнонгейт, к двери которого ведут истершиеся каменные ступеньки. Давняя традиция утверждает, что дом принадлежал Джону Ноксу. Однако современные исследователи установили, что это была съемная квартира, и наш герой провел здесь лишь последние два-три года своей жизни.

Как бы то ни было, дом производит сильное впечатление. Он представляет собой великолепный образец средневекового жилища: комнаты обшиты дубовыми панелями и буквально наводнены вещами, так или иначе связанными с именем Нокса. Будь моя воля, я бы поселился в этом доме, предпочтя его роскошному особняку Адамса на задворках Принсес-стрит.