Дарнли молча поцеловал дитя и удалился.

— Я надеюсь, — сказала Мария сэру Уильяму Стандену, — что когда-нибудь этот принц сумеет объединить оба королевства, Шотландию и Англию.

Мы знаем, что слова эти стали пророческими. Описанные события происходили в июне. А уже в октябре Мария отправилась в свою знаменитую поездку по Приграничью и в Эдинбург вернулась лишь 2 декабря. Почти два месяца ребенок находился на попечении графини Map — либо в родовом замке Стерлинг, либо в Аллоа-хаусе.

«Если ребенок королевы умер уже после ее отъезда, — рассуждает сэр Фрэнсис, — то графиня Map вполне могла бы тайно захоронить его в стенах Эдинбургского замка. Далее, если предположить, что примерно в это же время она сама произвела на свет мальчика, то ничто не мешало ей совершить подмену — принести к крестильной купели замка Стерлинг собственного сына и выдать его за королевского наследника. Ведь до семнадцатого декабря, то есть до церемонии крещения, никто, за исключением английского и французского послов, не видел младенца… Известно, что и впоследствии Джеймса часто видели в Аллоа, в доме Маров. Он еще долго оставался на попечении графа и графини Map, и многие историки отмечали любовь и заботу, с которой те относились к юному принцу.

Если принять данную любопытную версию за основу, то становится понятной глубокая привязанность, которую Джеймс на протяжении всей своей жизни питал ко второму графу Мару, своему старшему брату. И не этим ли объясняется та легкость, с которой король прощал Джону участие во всевозможных заговорах, включая громкий заговор Гаури?»

Эта теория имеет свои сильные и слабые стороны. В ее пользу, несомненно, говорят данные физиогномики. Мистер Фрэнсис приводит два портрета — короля Джеймса и графа Мара. Практически одинаковые лица! Сходство настолько бросается в глаза, что можно подумать, будто на обоих портретах изображен один и тот же человек. К недостаткам версии следует отнести недостоверность сведений о зловещей находке в стене Эдинбургского замка. Но и сторонники, и противники этой теории сходятся в одном: до конца своих дней Мария Стюарт считала Джеймса своим сыном. Она видела его только в детстве, но говорят, что мать и сын поддерживали связь и в дни ее печального заточения. По слухам, Мария как-то заявила: «Что же касается моего сына, то никто и никогда не сможет нас разлучить, ведь я давно уже живу не для себя. Все, что я делаю — исключительно ради него».

Те, кто поддерживает версию подмены, в доказательство ссылаются на очевидную холодность, которую девятнадцатилетний принц демонстрировал по отношению к плененной Марии Стюарт. Знал ли уже он тайну своего рождения, когда отсылал ей письмо, едва не разбившее материнское сердце? В этом послании он отказывался разделить с ней власть над Шотландией на том основании, что «ее содержат в заключении в столь отдаленном месте». Действительно ли Джеймс охладел к матери или же просто пошел на поводу у злых советчиков?

Полагаю, ключ к решению всех этих загадок скрыт где-то в стенах Эдинбургского замка. Где именно, никто не знает. Таинственный гробик был перепрятан по приказу полковника, на момент пожара командовавшего замковым гарнизоном. Остается надеяться, что рано или поздно останки будут обнаружены и подвергнуты посмертному изучению.

Тут же, на Замковой скале, стоит Национальный военный музей Шотландии — по моему твердому убеждению, величайший мемориал на всех Британских островах.

Я обнаружил, что мне не хватает слов, дабы описать Национальный военный музей Шотландии. Неудивительно, ведь это совершенно уникальный мемориал, ничего подобного я не видел нигде в мире. Думаю, не ошибусь, если скажу, что в нем воплощена душа Шотландии.

Наверное, со времени последней войны прошло еще слишком мало времени, чтобы мы могли спокойно и беспристрастно говорить о ней. Война не успела еще превратиться в героический эпос, слишком сильны боль и горечь в сердцах людей. Чувства эти выкристаллизовались в ряд материальных памятников, ставших своеобразными якорями для нашей памяти. Я имею в виду знаменитый Кенотаф в Уайтхолле и могилы Неизвестного солдата в Вестминстере, Париже и Вашингтоне. Спору нет, достойные мемориалы, однако, боюсь, они важны лишь для нас, поколения военного времени. Навряд ли они отзовутся слезами искренней боли в сердцах наших потомков. Нет, конечно, молодежь будет относиться с надлежащим уважением к национальным святыням, но я не верю, что через тридцать лет кто-нибудь придет помолиться к Кенотафу.

Мне довелось присутствовать при строительстве грандиозного канадского мемориала на гряде Вими. Прекрасное сооружение — одновременно величественное и трогательное в своем смирении, но, опять же, сомневаюсь, чтобы оно вызвало должный отклик у грядущих поколений.

Шотландия единственная из всех стран — участниц войны сумела создать прочувствованный и эмоциональный памятник. Ей удалось в полной мере выразить свою скорбь — возложить эту горестную ношу к ногам Бога и при том не утратить чувства меры и национальной гордости.

Наверное, кому-то покажется странным, что именно соотечественникам Джона Нокса оказалось это под силу — постичь и триумфально воплотить в камне идею веры. Их подвиг по своему значению вполне сопоставим с бессмертными достижениями католического средневековья. В те далекие времена безвестные мастера трудились самозабвенно не ради личной славы, а исключительно во имя веры, жившей в их душах. Национальный военный музей Шотландии — это единственное жизнеспособное дитя, которое произвела в родовых муках минувшая война. Его отличает поистине космическая концепция и очень личное, человеческое исполнение. Я не знаю, как это получилось, но музей сочетает в себе холодное величие «Династий»[15] Гарди и теплую атмосферу, присущую могиле Неизвестного солдата в нефе Вестминстерского аббатства.

Это единственный храм, который Шотландия построила со времен реформации. И если когда-нибудь в будущем сюда придет человек с философским складом ума, то война предстанет его глазам не как трагедия или героическая легенда, а как необыкновенное путешествие духа. Ежели наш гипотетический философ окажется англосаксом, то он наверняка подивится: как это удалось нашим современникам? Как люди — прошедшие через страшную войну, возможно, сами принимавшие в ней участие — смогли настолько возвыситься над трагедией смерти, чтоб вплотную приблизиться к идее великолепия жертвы. Полагаю, замысел Эдинбургского мавзолея родился где-нибудь среди величественных отрогов Грампианских гор.

Для англичанина выражение «славная смерть» всегда несет в себе оттенок горечи и слез. Мы подсознательно жалеем усопшего, думая: «Если б он не умер, ему сейчас было бы тридцать пять. Всего тридцать пять…» Мы вспоминаем дела, которые покойник планировал, но не успел совершить; соболезнуем его родным и близким. Мои соотечественники не верят в величие смерти, оно для них не более чем абстрактная идея.

Шотландцы чувствуют по-другому: здешний мемориал для них — не только реквием, но и хвалебный гимн. Это, однако, не мешает шотландским матерям приходить сюда, на Замковую скалу, чтобы побыть в обществе своего любимого мертвеца — одного-единственного из тех 100 тысяч шотландцев, которые сложили головы на войне.

Их жертва не была напрасной, они совершили подвиг во имя родной земли — ради того, чтобы Шотландия навечно оставалась Шотландией. Возможно, поэтому в Эдинбургском мемориале ощущается меньше сожаления и больше гордости, чем в любом другом памятнике мира.

Военный музей — самое высокое здание в городе. Он возведен на голой скале, возле самого обрыва. По форме он представляет собой обращенный на север храм с двумя трансептами — восточным и западным.

Миновав величественный вход, вы попадаете в сумрачное, окрашенное разноцветными потоками света помещение. Слева и справа располагаются трансепты, поделенные на небольшие отсеки. В каждом из них имеется окно с витражом, они-то и дают цветное освещение. Свет мягкий, неяркий, но его вполне достаточно, чтобы прочитать полковые хроники (каждому из полков отведен свой отсек) и списки погибших на страницах книг, лежащих на бронзовых пюпитрах. В этом здании поражает ощущение единой гармонии, царящей во всех уголках. Трудно поверить, что над его созданием трудились десятки, а может быть, и сотни человек. Храм кажется порождением единого гения, одинаково искусно работающего с камнем, бронзой, стеклом и красками. Я не помню, чтоб когда-либо на протяжении столетий был воссоздан такой исключительный художественный порядок, как в этом музее.