Во время первой мировой войны мама зачем-то побывала в Выборге, тогда считавшемся финским городом, хотя Финляндия входила в состав Российской империи. Город поразил ее удивительной чистотой, непривычным порядком и совершенно фантастической честностью финнов. Магазины не запирались, на центральной улице была витрина, тоже не запиравшаяся, за стеклом которой лежали различные предметы и вещи, потерянные жителями города и приезжими: кольца, серьги, зонты и пр. Нашедшие клали их за стекло витрины, а потерявшие приходили и забирали свое. Все это произвело на маму такое впечатление, что она помнила и рассказывала об этом через много лет.

До революции мать работала продавщицей это называлось приказчицей, в обувном магазине. Она понимала и могла объясниться по-польски и по-немецки, что в нашем городе имело существенное значение, так как многие аристократы тогдашнего Витебска были польского и немецкого происхождения, а они-то и были основными покупателями, и мать умела сделать так, что никто не уходил без покупки. В магазин часто наведывались поболтать с хорошенькой приказчицей молодые офицеры, и они считали неудобным уйти, ничего не купив. Хозяин ценил маму и на каждый праздник дарил ей… резиновые игрушки с пищиками, так что к моменту, когда мы стали себя осознавать, у нас собралось целое стадо.

Дома говорили по-русски, но зачастую звучали белорусские и еврейские слова что-то вроде смеси «французского с нижегородским». Со свойственным ей юмором, мама имела обыкновение пересыпать свою речь прибаутками и пословицами на всех трех языках. Ее любимые пословицы, чаще всего обращенные к нам, детям: «никто тебе, как сам себе» (В смысле каждый человек кузнец своего счастья. Я бы добавил: «и несчастья») и «няма той крамки, дзе прадаецца татка да мамка», что по-белорусски означает: «нет той лавки, где продаются отец и мать». Некоторые выражения напрямую проистекали из нашей бедности: «бесер бухвейтик эйдер гарцвейтик» «лучше, чтобы болел живот, чем сердце», т. е. лучше доесть и маяться животом, чем выбросить. Грубоватой, но образной была характеристика нищеты: «афулэ тохес мох ун эс вакст нох» — «полна задница мха и растет еще — «отсутствует всякое имущество и нет перспективы им обзавестись», основанная на созвучии слов «мох» и «нох» (евр. еще). По поводу плохого, по ее мнению, фильма мать как-то сказала: «анивейре ди цайт, ун вегн гелт из шейм огирет» — «жаль времени, а о деньгах и говорить не приходится» — и это стало в семье нарицательным по поводу всякой бессмысленной траты времени и денег. Бренность всего земного выражалась пословицей: «гайнт бист ду а кейсер, ун морги бист ду а дрэк а грейсер» «сегодня ты царь, а завтра ты дерьмо большое», где рифмовались слова «кейсер» царь и «грейсер» большой. Тонким юмором звучала прибаутка: «фарфалн ди бигейме мит дер штрик» «пропала корова с веревкой», т. е. все, конец, а главное не так жаль коровы, как веревки… Если у кого-нибудь что-то не ладилось, мама направляла его пословицей, сродни той, где говорится об отношениях Магомета и горы: «аз дер ферд гейт нит цу дем вогн, нэмтн дем вогн ну дем ферд» «если лошадь не идет к телеге, берут телегу к лошади». К личным врагам относилось русско-еврейское «скорэ помэ зол эм брэнгейн агейм» «скорая помощь, чтобы его привезла домой».

Иногда «закон бутерброда» относился и к ней самой, и она с досадой говорила «алц мит ди путер ароп» «все маслом вниз». На «всех злых» опускалось шолом-алейхемовское: «сколько дырочек во всей маце, испеченной со дня исхода евреев из Египта и до нынешней пасхи, столько болячек им на язык». Это она относила ко всем фашистам и особенно к их лидерам поименно. Непосредственно Гитлеру адресовалось: «зол ер гижшволн вэрн ви а барг» и «брехт ер дн коп мит а штик галц» «чтобы он распух как гора и сломал голову с куском шеи».

К сожалению, в переводе еврейские пословицы и поговорки много теряют.

По поводу Гитлера ее слова оказались пророческими, и она до этого дожила. Дожила она и до реабилитации отца. Он был реабилитирован в 1956 году посмертно. Очень интересовались, был ли он левым эсером или правым. Мать сказала: «Я девятнадцать лет не подымала головы, теперь она уже не подымается».

Ей установили персональную пенсию, дали благоустроенную квартиру в новом доме.

Через три месяца она умерла.

Долгие годы о судьбе отца ничего не было известно: «десять лет со строгой изоляцией» (т. е. без права переписки) устно и все. После XX съезда и разоблачений преступлений Сталина прислали «свидетельство о смерти»: «умер 14 марта 1944 года, причина смерти артериосклероз, место смерти прочерк. Дата выдачи 1 декабря 1956 года(!)

Через много лет удалось узнать правду. Вот некоторые подробности:…На втором допросе признал себя виновным — содрогаешься при мысли, что происходило между первым и вторым допросами… — «о чем ты успел передумать, отец, расстрелянный мой?» через неделю после ареста, 28 ноября 1937 года приговорен к расстрелу, 16 января 1938 года приговор приведен в исполнение. Место захоронения неизвестно. Далее из документа: «Свидетели по делу не допрашивались. Обвинение построено на противоречивых, неконкретных показаниях обвиняемых. Доказательств наличия в Витебске эсеровско-бундовской подпольной организации в материалах дела нет.»

Боже! В какой стране мы жили. И ведь продолжаем ее любить.

Когда Сталин умер мы все плакали. Не плакала только мама.

Как же теперь будет?

А так и будет! спокойно ответила она.

До сих пор циркулируют слухи о насильственной смерти Сталина. Вячеслав Молотов в беседе с В. Карповым сказал буквально следующее:

— Для таких подозрений есть основания. На трибуне мавзолея 1 Мая 1953 года он признался нам с Хрущевым и Маленковым: «Я убрал его очень вовремя…» На смерть от отравления косвенно указывают данные врачебного консилиума. Профессор Мясников вспоминал, что у Сталина были все симптомы отравления ядом. Однако в акте смерти это не было отражено.

Нелишне напомнить, что еще над теплым трупом вождя Берия сказал: «Я вас всех спас…» Может быть, и нас тоже. Но каков «спаситель»!

Быть может, для современных молодых людей это прозвучит странно армию мы любили. Победа в недалекой еще гражданской войне, казавшейся нам справедливой и необходимой, внушала уважение, романтика армейских будней была привлекательна, и юноши стремились стать краскомами красными командирами слово офицер в те далекие годы однозначно ассоциировалось с белым офицерством.

Любовь к армии живет во мне до сих пор и, не боясь показаться сентиментальным, скажу: мое сердце осталось под полковым знаменем. Как там у Булата Окуджавы: «Я все равно паду на той далекой, на гражданской. И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной».

В свой первый «гражданский» отпуск я поехал через всю страну из Сталинабада в далекий Калининград, в гарнизон, где заканчивал службу… И можете смеяться сколько угодно.

До весны 1942 года я жил в Москве, учился на втором курсе физикo-математического факультета МПИ им. Ленина. Студенческая жизнь известна стипендии не хватало во все времена. Ходил с ребятами подрабатывать на дровяной склад в Лужники, где ныне стадион (бывш. им. Ленина) благо, не далеко, и расчет сразу. В последние предстипендионные дни обедал в столовке несуществующего теперь Артамоновского трамвайного парка на Малой Пироговской, рядом с институтом, хлеб там лежал на столах, а тарелка борща стоила тридцать копеек. Денег все равно не хватало, и раз в месяц сдавал кровь.

На станции переливания крови не только хорошо платили, но и хорошо кормили. После сытного обеда, от которого давно отвык, не от большого ума пошел в баню. В какой-то момент медленно стало гаснуть электричество тогда это было не редкость, но мои соседи почему-то никак на это не реагировали и, как ни в чем не бывало, продолжали тереть друг другу спины. Когда стало совсем темно, понял, что свет померк только для меня. Я читал в классической литературе об обмороках, но они всегда случались с «кисейными барышнями» и к себе я этого никак не относил. С чьей-то помощью вылез в холодный предбанник и, присев в углу, долго смотрел на тускло мерцающую лампочку, пока она не разгорелась в полную силу. «Молоко на губах не обсохло, а туда же пить», с осуждением сказал банщик. К тому времени я только однажды попробовал пиво и оно мне не понравилось, а о водке только слышал…