Нет! Стояла оглушающая тишина!
Горячий комок подкатил к горлу. Закипело в глазах. С пронзительной ясностью я вдруг понял:
Эта самая тяжелая война, длившаяся тысячу четыреста восемнадцатая нескончаемых дней и ночей.
Эта война, на дорогах которой мы потеряли стольких боевых товарищей.
Эта война, победы в которой мы так страстно желали и так дорого за нее заплатили.
ЭТА ВОЙНА. НАКОНЕЦ, ОКОНЧИЛАСЬ!
Вера в победу не покидала нас никогда.
Ни осенью сорок первого, когда немцы стояли у стен Москвы, ни в сорок втором под Сталинградом, когда почти весь город был в их руках и в трех местах они вышли к Волге, ни в сорок третьем под Курском, когда, несмотря на наш упреждающий удар, им удалось в первые дни продвинуться в глубину нашей обороны.
Что было бы, если бы мы сомневались? Страшно подумать…
В конце 60-х годов, когда Жуков уже давно был в отставке, о нем снимался документальный фильм как интервью с Константином Симоновым. Из-за противодействия военных фильм не был показан. Лишь в начале восьмидесятых, уже после смерти прославленного военачальника, отдельные фрагменты прошли по телевидению.
И больше никогда!
Симонов задал Маршалу прямой вопрос: «Была ли уверенность в победе?»
Жуков также прямо ответил: «Полной уверенности, конечно, не было».
Я испытал шок, который не прошел до сих пор.
Воистину: меньше знаешь крепче спишь…
Прозвучал в фильме и такой вопрос: «Была ли у немцев возможность войти в Москву? Да. Такая возможность в период 16,17,18 октября у них была» ответил Жуков.
Но ни этот вопрос, ни этот ответ по телевидению не прозвучали…
Сейчас можно сколько угодно иронизировать над нашей наивной верой в победу. Для поражения в войне, во всяком случае, для взятия противником Москвы, основания были…
Приведу невеселый диалог между И. Г. Эренбургом и Бор. Ефимовым в редакции «Красной Звезды» 15 октября 1941 года. Отправив семью в эвакуацию, Ефимов сказал: «Положение серьезное. Вы находите? с иронией произнес Эренбург и мрачно заметил: Да, серьезное. Они будут здесь через два дня. Сегодня вторник? Они будут здесь в пятницу. Я уже видел это в прошлом году в Париже».
Не состоялось.
Мы победили.
В известной степени этому способствовали мифы о многочисленных подвигах наших солдат и офицеров. Это не значит, что их не было. Просто в большинстве случаев не было или не осталось свидетелей, которые могли бы о них рассказать или написать. Не осталось и самих героев… Подвиг двадцати восьми героев-панфиловцев придуман журналистом Александром Кривицким. А между тем, строка о них вошла в песню о Москве: «И в веках будут жить 28 самых храбрых твоих сынов» и звучит до сих пор. Не все они были героями (двое сдались в плен). Всем им было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, но оказалось, что некоторые остались живы и через много лет требовали вручить им Золотые Звезды… Жители окрестных деревень вообще не помнили никакого боя в районе разъезда Дубосеково… Секретарь ЦК и начальник ГлавПУРа А. С. Щербаков спросил Кривицкого: Кто мог вам поведать о последних словах политрука Клочкова «Велика Россия, а отступать некуда позади Москва!», все 28 панфиловцев погибли? Никто не поведал — ответил автор. — Я подумал, что он должен был сказать нечто подобное. Вы очень правильно сделали, — одобрил Щербаков.
Менее снисходительно отнеслись к очерку товарищи по оружию журналисты. В ответ на критику Кривицкий потряс только что вышедшей миллионным тиражом книжкой и пророчески сказал: «Говорите, что хотите! Эта говняная книжка через двадцать пять лет будет первоисточником!» Так и произошло.
Проходят годы, и даже добросовестные писатели не всегда точны, освещая события тех лет. Курт Воннегут в книге «Времятрясение» пишет: «Немцы не хотели капитулировать перед СССР, поэтому 7 мая (1945) в городе Реймсе подписали акт о безоговорочной капитуляции перед союзниками. Представителя советской стороны в Реймсе не было».
Был. Это был официальный представитель советского командования при штабе Эйзенхауэра полковник Суслопаров. Весь день он звонил Сталину. Сталин спал. Будить его никто не решился. Суслопаров подписал акт с пометкой «настоящий акт является предварительным».
На подписание акта о капитуляции в Карлхорст, к Жукову, первые лица, генералы Эйзенхауэр и Монтгомери не приехали. От союзников на подписание приехали: от США генерал Спаатс, от Великобритании сэр Артур Теддер, от Франции генерал Делатр де Тассоиньи.
Но никто не огорчился.
Победа была за нами!
Возвращение
С войны я приехал на троллейбусе.
Выйдя с Белорусского вокзала, мы с товарищем были атакованы толпой всевозможных леваков. Двое наиболее рьяных подхватили наши пожитки. За углом стоял грузовой троллейбус. Мы посмотрели на него с удивлением: неужели на нем поедем? Куда? Мы ответили. Перекидывая штанги на незнакомых перекрестках, троллейбус подвез довольно близко к дому. Водители помогли донести вещи.
Свой первый отпуск я получил поздно почти через год после окончания войны. В первую очередь отпуска давали семейным и старослужащим, начинавшим тянуть лямку еще до войны. Пока до меня дошла очередь извелся.
После Победы наши войска, возвращавшиеся через Южную Германию и Судеты, стали свидетелями необычного зрелища. В некоторых городах и поселках, по которым со знаменами и оркестрами проходили полки победителей, немецкое население выстраивалось вдоль улиц… на коленях! В том числе дети. Это было неприятно и никогда не пришло бы нам в голову. Инициатива исходила, по-видимому, от чешского населения, хорошо настрадавшегося от немцев за восемь лет оккупации (часть Чехословакии была отторгнута гитлеровской Германией еще в 1938 году). Обратились в политотдел. Там сказали: «Пусть запомнят маленькими!»
Но неприятный осадок остался.
Ехал я в отпуск из Прибалтики. Аккуратные, сравнительно мало тронутые войной усадьбы, в Белоруссии сменились черными горькими пепелищами. В какую сторону ни посмотришь все разрушено, разбито, разорено. На местах сел только трубы возвышаются молчаливыми, печальными памятниками. Но жизнь уже затеплилась. Вдоль дорог, в насыпях, вырыты землянки, возле них шевелятся дети, на веревках сушится тряпье, и прямо из-под земли вьется дымок из железных труб. Ни одной уцелевшей станции. Поезд идет по деревянным мостам, наспех сооруженным саперами, рядом со взорванными. И здесь уже идет работа. Начинается восстановление. Это ж сколько построить надо!
По вагонам ходило множество нищих. Инвалиды войны, дети, старухи, а может и молодые, не разберешь. Многие пели «жалостные» песни. Смотреть на них было тяжко. Мы ехали с войны победителями, сытые и ухоженные. Даже как-то неловко себя чувствовали. Помогали, кто чем мог: как правило, небольшими деньгами.
Проклятая война, что наделала!
За десятки километров до Москвы начинались барачные поселки. Широким кольцом опоясывали они столицу, раскинувшись вдоль магистралей, вплотную обступая город. Из окна вагона эта россыпь бараков представлялась нескончаемой, и, казалось, до Москвы никогда не доедем. Белые одноэтажные бараки тянулись сплошной чередой. Между ними мелькали вымазанные известкой дощатые уборные в черных разводах снизу. От бараков к платформам пригородных поездов тянулись цепочки людей. Начиналось очередное московское утро.
Москва по-прежнему, как и до войны, шумела, суетилась, куда-то бежала, звенела трамваями, фыркала автомобилями. Многие москвичи были в военном, со следами споротых погон на плечах и звездочки на шапке. Женщины ходили в перешитом обмундировании, серо-зеленые, озабоченные. Поражало большое количество военных патрулей на улицах и у выходов из метро. Они придирались к малейшему нарушению формы или правил поведения не отдал чести старшему по званию и безжалостно задерживали победителей. От центра до ВСХВ Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки, впоследствии ВДНХ Выставка Достижений Народного Хозяйства, как и в довоенные годы, еще ходили двухэтажные троллейбусы, вскоре, впрочем, исчезнувшие.
