– Мне всегда казалось, что Антигона упивается своим несчастьем. И наша учительница, госпожа Фридрих, признала мою правоту, когда я написала так в своем сочинении. Ведь есть люди, которые обожают быть в отчаянии.

Ника думала, что Анна возвысит голос, что отругает ее за глупые замечания, но мать лишь сказала вполголоса, обращаясь скорее к себе, чем к кому бы то ни было:

– Если не это отчаяние, то может ли быть какое-то иное доказательство того, что я человек?

И тогда они услышали, как шлепнула карта о поверхность стола, и Буся взволнованно воскликнула:

– Вот! Смотрите! Рядом с королем червей лег туз! Это знак. Приближается тот, кто вернет все назад!

Он пришел уже на следующий день…

26

На следующий день Анна, получив у Филлера выходной, с папкой документов, касавшихся Анджея, отправилась в городской суд. Шел дождь, и Буся нервничала, что у Анны дырявый зонтик.

Около десяти утра позвонили в дверь. Ника была еще в старом растянутом банном халате, выйдя из ванной, она как раз вытирала полотенцем мокрые волосы.

На пороге стоял высокий мужчина с напряженным, каким-то волчьим выражением лица. На нем была плащ-накидка, с которой стекала вода. Он отдал честь, приложив два пальца к козырьку полевой фуражки.

– Полковник Ярослав Селим. Могу ли я видеть жену майора Филипинского?

– Она только что ушла.

– Надолго?

– Она пошла в городской суд. Может быть, вы подождете маму?

Нет, нет, он не может ждать. Ему надо кое-что передать госпоже майорше, а есть такие дела, которых не следует откладывать, так что будет лучше, если он поищет ее в суде.

– Вы ее знаете? – Ника была явно удивлена, когда полковник утвердительно кивнул в ответ.

– Я ее узна2ю, панна Ника. Простите, – поправился он, – панна Вероника.

Когда он говорил это, его измученное лицо смягчалось теплым взглядом светлых глаз. Он окинул взглядом всю фигурку девушки. Ника смутилась из-за своего вида. Машинально она коснулась родинки на щеке.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Вы выросли и стали красивой барышней.

Он козырнул, натянул капюшон брезентового плаща и стал спускаться по лестнице. Ника провожала его взглядом: кем был этот человек, который не только знал ее имя, но знал и ее уменьшительное имя, который к тому же утверждал, что узна2ет Анну? Что за дело, которое не терпит отлагательства, привело его сюда?

– Кто это был? – из коридора донесся голос Буси.

– Какой-то полковник.

– Это от Анджея! – В голосе Буси прозвучала непоколебимая уверенность. – В какой он был форме?

– С «вороной» на фуражке.

– Это он! – Буся схватила внучку за руки и стала их трясти. – Что он сказал?

– Он говорил со мной, называя меня «панна Ника». Откуда он меня знает?

В это время Ярослав Селим уже стоял в воротах дома на противоположной стороне улицы и, глядя на окна квартиры Филипинских, вынимал из кармана пачку папирос «Свобода». Закурив папиросу, он затянулся с жадностью тонущего человека, который пытается судорожно схватить глоток воздуха. Взглянув на часы, решительно зашагал, разбрызгивая лужи офицерскими сапогами.

27

Анна шла по узкому коридору, вдоль стен, вдоль грязных окон. Под мышкой она держала сумочку, в руке мокрый зонтик. Она старалась не вдыхать в легкие этот спертый воздух, в котором странно смешались запахи лежалой бумаги, мокрых тряпок и затхлой одежды. В узком коридоре ей приходилось протискиваться мимо группок людей, стоявших, обратившись лицом друг к другу, так близко, чтобы даже обрывки их разговоров не могли быть услышаны вне этого круга заинтересованных. Постоянно приходилось уступать дорогу чиновникам с кипами бумаг и со стеклянными взглядами, как будто им было велено не замечать просителей.

У Анны перехватило дыхание. Это здание произвело на нее ужасное впечатление еще прежде, чем она вошла сюда. И чем дальше она пробиралась по лестницам и коридорам, тем больше ощущала себя маленькой мышкой, попавшей в лабиринт. Из открытых дверей комнат, мимо которых она проходила, иногда доносилось стаккато пишущей машинки или звонок телефона. Анна читала одну за другой таблички на дверях, но содержание ни одной из них не соответствовало тому адресу, куда направил ее нелюбезный вахтер на входе в здание суда. Коридоры поворачивали под прямым углом. Анна надеялась, что дальше станет понятнее, что воздух не будет таким душным, но это была лишь иллюзия: за каждым очередным углом начинался следующий коридор, выкрашенный серой масляной краской, с зелеными панелями вдоль стен. Краска на стенах облупливалась.

Когда мимо нее прошел милицейский конвой, сопровождавший какого-то человека в зимнем пальто, Анна нечаянно прижалась к стене, и на рукаве ее серого костюма остался кусок краски, как некий штамп, свидетельствующий о том, что она явилась сюда в роли просителя. Анна почувствовала, что задыхается. Сколько еще коридоров ей придется преодолеть, чтобы добраться наконец до нужного ей юридического отдела? Сколько дверей еще предстоит миновать?

Прежде чем нажать на ручку двери, Анна откинула вуаль и набрала в легкие воздуха, как перед прыжком в глубокую воду. Она остановилась у высокого барьера для посетителей, но ни двое служащих в глубине помещения, ни чиновница с лошадиным лицом не обратили на нее никакого внимания. Вода, стекавшая с зонтика Анны, образовала лужицу. Чиновница осуждающе взглянула на Анну и сухо бросила:

– Подождите в коридоре.

– Нет! – В голосе Анны прозвучала такая решимость, что все присутствующие невольно обратили на нее свои взгляды. – Я и так жду слишком долго! Пятый год. С начала войны.

Они, вероятно, поняли, что Анна не позволит отмахнуться от себя, что она не удовлетворится очередной ложью, сопровождаемой беспомощным жестом рук, ибо чиновница велела ей поставить зонтик в угол и изложить суть своего дела.

Именно в это время полковник Селим остановился в воротах дома напротив здания, где размещались суды. Он закурил папиросу и внимательно осмотрел здание, проверяя количество выходов, словно готовился к какой-то военной операции.

На поверхности барьера для посетителей перед Анной появился бланк официальной анкеты.

– При подаче заявления относительно вдовьей пенсии прошу сообщить, когда и где пропал ваш муж.

– Он не пропал. – Анна произнесла это с нажимом. – Я же сказала, что он погиб. А точнее, был убит.

Оба служащих, которые до сих пор делали вид, что погружены в свои дела, одновременно посмотрели на Анну.

– Когда? – спросила чиновница, постукивая карандашом о поверхность стола.

– В тысяча девятьсот сороковом году.

– Где?

– В Катыни.

Хотя Анна все время говорила вполголоса, это прозвучало как гулкий выстрел в храме. Служащие как-то смущенно переглянулись между собой, словно просительница употребила неприличное слово.

Коренастый мужчина в зеленой рубашке медленно поднялся с места, надел висевший на спинке стула пиджак и подошел к барьеру, как будто желая поближе разглядеть Анну.

– На чем основаны ваши подозрения?

– Мой муж был в катынском списке. В том, сорок третьего года.

Мужчина обменялся коротким взглядом с товарищем, который немедленно склонился над какими-то бумагами, словно не желая быть даже свидетелем этого разговора.

– Это была немецкая пропаганда, – бросил мужчина, а чиновница усердно закивала головой, как бы подтверждая его слова.

Анна не намеревалась менять тактику, не собиралась уступать: ей полагается пенсия по смерти мужа. Когда суд будет проводить расследование в соответствии со своими процедурами, тогда он сможет проверить данные…

Чиновница велела ей написать заявление о пенсии, и тогда Анна почувствовала, что она выиграла, что сделала первый шаг к установлению какой-то официальной правды. Она была готова к тому, что они могут потребовать фотографии Анджея. У нее было с собой несколько отпечатков. Один из них она приложила к заявлению. Но чиновница требовала еще какой-нибудь документ, который мог бы засвидетельствовать, что муж Анны, майор Анджей Филипинский, был в плену. Анна, явно мешкая, вынула из сумочки то, что до сих пор хранила сначала в ящике секретера, а потом в шкатулке с гуцульскими узорами.