Разволновавшийся Камо выхватил конверт из рук Сегаля. В письме черным по белому было написано: «Здравствуй, Сегаль. Камо тебя оговорил. Не советую возвращаться в Баку». Камо глазам своим не поверил. Прочитал еще раз, вслух. И смолк, швырнул бумагу на стол, сжал кулак. Желваки на лице нервно вздрагивали.
— Налей мне чаю. Только покрепче. Сукин сын! Ничего, я сейчас успокоюсь. Дай чаю!
Гавриил налил ему чаю из кипевшего, булькающего чайника.
— Помнишь, как в Берлине мы пошли втроем обедать в роскошный ресторан?
…Провокатора Житомирского разоблачили лишь в 1917 году.
Но до 1917 года еще далеко, сейчас осень 1907-го, и Камо со своим бакинским другом Гавриилом Сегалем и Яковом Житомирским обедает в одном из дорогих берлинских ресторанов. Ему и в голову не могло прийти, что в эту самую минуту, когда Житомирский потчевал его и рассказывал веселые истории, заведующий зарубежной агентурой русской тайной полиции Аркадий Гартинг на своей секретной парижской квартире составлял по докладной, представленной Житомирским-Данде, шифровку для директора департамента полиции Трусевича. «В данное время Камо с помощью Меера Валлаха и проживающего в Льеже социал-демократа, студента Турпаева…»
Откуда было знать Камо, что три дня назад тот же Гартинг получил из Берлина следующую телеграмму: «На своей берлинской квартире он (Мирский) хранит в чемодане большое количество капсюлей. Андре».
А сейчас Камо с Сегалем чокаются с Житомирским. Тот и Сегаля не обошел вниманием, в своей шифровке упомянул и о нем. В шифрованной телеграмме за подписью «Андре» о Сегале и его друге Окиншевиче было сказано: «Оба они находятся в Париже, служат в Баку, в больнице Совета съезда нефтепромышленников, являются крайне серьезными социал-демократами, „большевиками“, пользующимися доброй репутацией и хорошо знают Камо. Доктор Сегаль во время приезда в Берлин посещал Камо и в записной книжке последнего значился его адрес».
Камо был арестован по доносу провокатора.
— Хотел чаю и не выпил, он уже остыл, — Сегаль прервал воспоминания Камо.
— Вот скажи, после того, как он на меня донес, вы встречались с ним? Если да, то как он объяснил мой арест? Проливал крокодиловы слезы или же…
Сегаль улыбнулся:
— Скажу. Он и до меня бы добрался, если б успел. В те дни у него было много дел.
— Какие еще дела?
Эх, Камо, Камо! Как же ты доверчив к людям, иногда до наивности, и виной тому твоя честность и искренность! В конечном итоге, они тебя и подводят. Ты и не узнал, что после твоего ареста Житомирский предал и, других товарищей, занимавшихся разменом крупных купюр: Сару Равич, студентов Тиграна Багдасаряна[11] и Миграна Ходжамиряна взяли в Мюнхене, Меера Валлаха — в Париже, Яна Мастера — в Стокгольме. Под всеми доносами стояла подпись: «Андре». За один только донос на тебя, Камо, он получил две тысячи марок вознаграждения.
— Да, дорогой, так-то! Пока он занимался доносами, я и Окиншевич дали деру, — сказал Сегаль.
…В тот осенний день Камо был весел, ему хотелось, насвистывая, прогуляться по улице. Рядом шагал Яков Житомирский. Он пригласил Камо отобедать с ним.
— Погоди, погоди, Яков! — Камо порывисто обернулся к Якову. — Смотри, кто идет! Ты не знаешь этого молодого человека? Вон он, идет нам навстречу. А ну-ка вспомни!
— Надо же! Кто бы мог подумать! Ну да, мой земляк, Гавриил Сегаль, наш бакинский врач. Да, он, — и Житомирский поправил свои очки.
Когда Сегаль поравнялся с ними, Камо тихо произнес:
— Здравствуй, господин бакинец.
Сегаль оглянулся.
— О! Вот так встреча! Здравствуй, Семен! Недаром ты говорил, что мы с тобой увидимся в Берлине. Но кто бы подумал, что нас сведет случай. Здравствуй, доктор Яков. Рад вас видеть в полном здравии.
— Присоединяйся к нам, Гавриил, — сказал Камо. — Мы идем обедать. Составь нам компанию. Я приглашаю, Житомирский угощает.
— Пошли, — сказал Яков. — Заодно и поговорим, расскажешь, где и как устроился. Как-нибудь на досуге загляну к тебе.
— Помнишь, в Баку ты говорил, что собираешься в Берлин, — говорил Камо, а Житомирский тем временем изучал меню. — Кажется, на практику?
— Угу, — кивнул Сегаль. — Здесь я работаю в одной из глазных клиник. Запиши адрес. В Баку ты жаловался на больной глаз. Зайди как-нибудь, проверим.
— Вот этот профессор уже показывал меня врачам, — записав адрес Сегаля, Камо кивнул на Житомирского. — Выход один — операция.
— Обязательно загляни ко мне.
Камо пообещал непременно навестить Сегаля. Прошел день, Камо не появлялся, другой — его все не было…
— Вначале я и не подозревал, что за мной следят, — продолжал Сегаль, — разливая чай. — Когда ты не явился и на третий день, я почувствовал недоброе. «Не похоже на Камо, чтоб он пообещал прийти и за три дня; ни разу б не появился». Откуда мне было знать, что шумиха, которую подняли берлинские газеты, имеет к тебе прямое отношение! Ведь я не знал, что ты и есть, Дмитрий Мирский, да еще австрийский подданный, страховой агент.
События тех дней получили широкий резонанс в газетах: на квартире арестованного террориста, проживающего по Эльзассерштрассе, 44, обнаружены динамит и «адская машина», предназначенная для взрывов.
— Вскоре я понял, что надо прервать врачебную практику и выехать из Германии, — продолжил Сегаль.
…Житомирский как в воду канул.
На следующий день хозяйка дома, где квартировался Сегаль, поставила все точки над «i».
— Доброе утро, господин доктор.
— Доброе утро, фрау Штильке, — ответил он и, заметив в ее руках номер газеты немецкой социал-демократической партии, сделал вид, что не обратил на это внимание. — Каждое утро вы сообщаете мне какую-нибудь новость раньше, чем газеты.
— Вот, пожалуйста, в газетах пишут, что поймали террориста. Дмитрий Мирский. Австрийский подданный. Вы его случайно не знаете? Хотя откуда вам знать? Он — террорист, вы — врач. Но, знаете, он приехал из вашей страны.
Для товарищей в «штабе» все прояснилось.
Дмитрий Мирский — это Камо. Все стало на свои места и для Гавриила Сегаля. А что с Житомирским? Он тоже арестован? Нет. Но почему? И где он в таком случае? Ему удалось выехать в Париж. Почему? Непонятно. Выходит, протеже арестован, а покровитель уехал? А что ему еще было делать? Как что? Остался бы, об камни б расшибся, а придумал бы, как спасти своего протеже. Но, может, Житомирский поэтому и уехал в Париж? Откуда вдруг взялось такое недоверие?
Сегаль решил ехать в Париж. Не исключено, что за ним тоже установлена слежка. Не стоит мешкать — немцы не любят кокетничать.
— А почему именно в Париж? — спросил Камо, отходя от окна. — Я слушаю, Гавриил. Так почему в Париж?
— Я хотел разыскать Житомирского, разобраться во всей этой головоломке.
— Но никто же не обязывал тебя заняться мной.
— Бессмысленный и неуместный вопрос. А будь ты на моем месте, совесть у тебя была бы спокойна?
— Нет.
— Ты бы тоже так поступил, верно?
— Совершенно верно. Продолжай!
— Вот я и решил не возвращаться в Баку, пока не найду его.
…Товарищи посоветовали Сегалю немедленно покинуть Берлин (он не уведомил никого, что намеревается разыскать Житомирского), и вечером того же дня он ждал на железнодорожном вокзале первого поезда на Париж. «Мне надо купить в Париже кое-какие инструменты. Здесь их не достать», — сказал он знакомым.
Якова Житомирского после недолгих расспросов нетрудно было отыскать. Они договорились встретиться во второй половине дня на площади у собора Парижской Богоматери.
Сегаль заметил Житомирского раньше, чем тот его. Он нисколько не изменился после их встречи на берлинской улице. На нем та же широкополая шляпа, те же очки, тонкие, в позолоченной оправе, то же легкое осеннее пальто и черные, до блеска начищенные туфли. Казалось, он пытался и улыбку сохранить прежнюю.
