Первый год мы с Питером жили в пансионе недалеко от музея; затем нас навестила его мать и дала нам денег на постройку своего собственного дома. Когда нанятый нами подрядчик не смог завершить работы по строительству дома ко времени нашего предполагаемого переезда, семья Лики пришла нам на помощь и пригласила пожить с ними в бунгало, которое они сняли на время раскопок.

В доме был минимум мебели: двуспальная кровать, стол и два стула; остальная площадь была свободной и использовалась для восстановления остатков ископаемых костей, найденных при раскопках. Эта работа отнимала у Мэри и Луиса Лики массу времени, и мы с нашими дилетантскими познаниями всячески старались помочь им.

И вот однажды, когда мы все ползали по полу, пытаясь совместить отдельные обломки костей, по радио была объявлена страшная новость о начале второй мировой войны. Опасаясь за жизнь моих друзей и родственников в Австрии, которые были, как и я, антифашистами, я совсем упала духом. Питер и чета Лики делали все, чтобы меня успокоить.

Вскоре нас пригласили поехать вместе с Мэри Лики и молодым антропологом по фамилии Тревор на раскопки в кратере Нгоронгоро, представляющем собой одну из величайших в мире котлообразных впадин диаметром около тридцати километров с озером посередине. Интересно прежнее знакомство Тревора с этим районом. Первыми и в то время единственными людьми, проживавшими в кратере, были два немца — братья Зидентопф. Поссорившись между собой, они разъехались как можно дальше друг от друга: один остался у основания стены кратера, ниже того места, где сейчас находится домик, а другой поселился на противоположной стороне кратера, у небольшого ручья — единственного здесь источника воды. У племени масаев, которым принадлежала эта местность, братья Зидентопф популярностью не пользовались, так как убивали диких животных только для того, чтобы получить в качестве лакомого блюда их языки.

Однажды, когда братья отправились в поездку, масаи напали на жену одного из них. Она успела послать гонца за инспектором ближайшего округа. Фамилия инспектора, который прибыл на помощь вместе со своим юным сыном, была Тревор.

Госпожа Зидентопф рассказала им, что много лет назад в кратере, должно быть, жили люди, потому что, копая картофель, она часто находила обломки керамических изделий. Этот факт запомнился молодому Тревору, и, став ученым-антропологом, он решил избрать темой своей научной работы изучение древних остатков в кратере Нгоронгоро. Уже во время второй мировой войны, находясь на службе в Эфиопии, он использовал свой первый же отпуск для проведения раскопок в этих местах.

Будучи болен, Луис Лики попросил Питера заняться ботаническими исследованиями, в то время как Мэри и Тревор производили раскопки. Они обнаружили не только керамические изделия, но также скелеты и украшения, и мы с Питером помогали им, чем могли. Экспедиция оказалась интересной.

Эти места изобиловали животными, которые никогда не покидали их, не считая периодов жестоких засух, и поскольку наш лагерь находился рядом с единственным источником воды, то с наступлением темноты мы оказывались в окружении львов и других диких животных, приходивших на водопой. Как зачарованная, я часто слушала этот необычный хор ночных голосов. Затем неизменно наступала тишина, внезапно прерываемая предсмертными криками и грозным рычанием. Это означало, что царь зверей убил свою очередную жертву. После этого снова наступала полнейшая тишина, до тех пор пока ее не начинали нарушать движущиеся животные, возвещавшие о том, что все стало спокойно.

Ко времени нашего возвращения в Найроби война сильно затруднила поездки за пределами Кении. Разумеется, как представитель нейтральной страны, Питер не мог принимать участия в войне, если не считать его поисков съедобных растений, произрастающих в засушливых районах, что обеспечивало воюющие в пустыне армии некоторым запасом овощей. И все же мы совершали довольно много поездок. Остальное время мы находились в своем доме, стоявшем в конце улицы Риверсайд-драйв. Тогда это был совершенно необжитый район, и по утрам в качестве физических упражнений мы совершали пробежки по полям.

Все свое свободное время я проводила с Питером в музее, делая зарисовки местных цветов. Когда об этом стало известно, люди начали приносить мне редкие растения, и у меня никогда не было недостатка в объектах для рисования. Вместе с тем знакомства с новыми людьми, часто очень интересными, расширяли круг наших друзей. Как-то с целью проведения экспериментов над хамелеонами в музей зашла д-р Салли Атсат из университета Лос-Анджелеса. Она уже проделала много таких экспериментов с ними (от Кейптауна до Каира) и теперь хотела проделать последний опыт, чтобы выяснить, что же заставляет этих пресмыкающихся изменять свою окраску.

Сначала она поместила одну особь в стеклянный сосуд и затем стала обертывать его в бумагу различного цвета — хамелеон не реагировал. Потом она опускала сосуд то в горячую, то в холодную воду — хамелеон оставался зеленым. Она производила различные шумы — и снова безрезультатно. Наконец она приблизила к стеклу живую змею. Адреналиновые железы хамелеона сразу же заработали, и его окраска приняла самый темный оттенок из того, что его окружало. Ведь змеи являются смертельными врагами хамелеонов.

Африканцы очень боятся хамелеонов и никогда не прикасаются к ним, считая эти безобидные существа куда более опасными, чем змеи. Несомненно, такое отношение объясняется тем, что, когда змея заглатывает хамелеона, ее внутренности часто бывают распороты шипами, имеющимися на спине ее жертвы. Мы часто брали хамелеонов в руки или пускали ползать по себе, пытаясь доказать их безобидность, но убедить африканца в том, что хамелеон не опасен, было невозможно.

Говорят, что существует и другая причина страха африканцев перед хамелеоном, и даже ненависти к нему. Как рассказывается в одной старинной легенде, бог послал хамелеона предупредить людей о надвигающейся засухе, но тот полз настолько медленно, что не смог добраться вовремя и большая часть скота африканцев погибла. В действительности же мнение, что хамелеоны медлительны, ошибочно. Когда за ними следят, они сидят неподвижно, но стоит только оставить их одних, как хамелеоны моментально исчезают.

Несколько лет спустя, когда я как-то рисовала великолепного хамелеона Джексона, мне представилась возможность сделать некоторые любопытные наблюдения. Но только я начала делать наброски, как нам пришлось переехать километров на триста на север к Марсабиту. Я устроила хамелеона как можно удобнее в картонной коробке, положив туда достаточное количество пищи, и взяла его с собой.

Впоследствии мы должны были переехать километров на триста с лишним южнее, примерно к тому месту, где был пойман этот хамелеон Джексона. И мы снова взяли его с собой, но, как только я закончила свой рисунок, я выпустила его на свободу.

Когда Салли Атсат закончила свои эксперименты в музее, она предложила мне поехать в Конго[6]. За время ее пребывания в Найроби мы стали друзьями, и я сказала ей, что мы можем совершить эту поездку вместе на нашем «форде». С нами также решила поехать одна наша подруга, голландка, по имени Меен. К сожалению, Питер был очень занят в музее и не смог присоединиться к нам.

Накануне нашего отъезда Луис Лики зашел к нам, чтобы спросить, не может ли он позаимствовать мою портативную швейную машинку для Мэри. Ожидая, пока машинка будет упакована, он обошел вокруг «форда», который мы недавно перекрасили, и сделал несколько замечаний. Потом он спросил полное имя Салли и Меен и их домашние адреса. Я не знала этого и не смогла ему ответить, так же как не смогла ответить и на его вопрос о точном маршруте нашей поездки, поскольку он зависел от начала сезона дождей.

Мы отправились на следующий день, взяв с собой для услуг африканца Тото. Проехав озеро Наиваша, потом озеро Элментейта, мы добрались до Накуру, известного своими огромными стаями фламинго, однако не увидели здесь ни одной птицы, поскольку за время последней засухи озеро полностью высохло и теперь было покрыто блестящей коркой соли.