Стрелки часов показывали половину двенадцатого, и Керен Анн давно уступила сцену Ричарду Хоули, еще одному любимчику Бэнкса. Вот тут-то и раздался телефонный звонок.

Бэнкс поднял трубку параллельного телефона. Звонила София, судя по голосу — немного подшофе.

— Ну, как все прошло? — спросил Бэнкс.

— Отлично! Приготовила тайский ужин, всем очень понравилось. Только что всех проводила. Но посуду мыть не буду — ужасно устала.

— Жаль, что я не рядом и не могу ее, проклятую, помыть, — сказал Бэнкс.

— Мне тоже жаль. В смысле, что тебя рядом нет. Ты там Ричарда Хоули слушаешь?

— Ага.

— Фу. Вот, значит, чем ты занимаешься в мое отсутствие?

София терпеть не могла Ричарда Хоули и называла его не иначе как «шеффилдский молокосос, не умеющий ни петь, ни играть». Бэнкс в отместку окрестил ее последнюю находку — Ноа Леннокса по прозвищу Панда — слабым подобием Брайана Уилсона, да еще и в гнусной дешевой обработке.

— Должны же у человека быть какие-то грешки, — возразил он.

— Но не пристрастие же к Ричарду Хоули!

— Зато перед ним у меня пела Керен Анн.

— Уже лучше.

— И я, кажется, в нее влюбился.

— Мне что, ревновать?

— Не стоит. Правда, сегодня вечером я встречался с Эдвиной Сильберт, — похвастался Бэнкс.

— Эдвиной Сильберт? Из «Вивы»?

— Да, той самой.

— Ого. Ну и как она тебе?

— Очень занятная дама. Обаятельная и, несмотря на возраст, очень красивая.

— То есть мне теперь еще и к ней ревновать?

— Ей, на минуточку, восемьдесят лет, — напомнил Бэнкс.

— Ну да, ты предпочитаешь девушек помоложе, я помню, — хихикнула София. — Как ты умудрился с ней познакомиться?

— Она мать Лоуренса Сильберта, убийство которого мы сейчас расследуем.

— Какой кошмар, — ахнула София. — Бедная женщина. Она, наверное, сама не своя от горя.

— Ну, на какое-то время ей удалось убедить нас, что она ничего, держится. Но вообще-то для нее это страшный удар.

— А как расследование продвигается? — поинтересовалась София.

— Потихоньку. Но кое-какие результаты имеются, — ответил Бэнкс. — Похоже, нам придется ехать в Лондон.

— Когда именно? Я на неделе буду занята.

— Пока не знаю. Я еще не уверен, но, возможно, приеду в Блумсбери, осмотреть квартиру погибшего. При самом неудачном раскладе успеем вместе пообедать. Но ты мне лучше скажи, что там у тебя со следующими выходными? Приедешь?

— Разумеется. Только обещай, что снова меня не кинешь.

— Обещаю. Не забывай, у меня на следующую субботу уже билеты на «Отелло» куплены. Постановка иствейлского Общества любителей театра. — Бэнкс не стал говорить Софии, что убийство напрямую связано с театром; он-то купил билеты задолго до самоубийства Марка Хардкасла. Собственно, он тогда ни о каком Марке Хардкасле вообще не слыхал.

— Любительская постановка «Отелло»! — ахнув, восхитилась София. — Это надо же! Жду не дождусь! А вы, инспектор Бэнкс, знаете, как угодить девушке.

Бэнкс рассмеялся:

— Разумеется, перед спектаклем тебя ждет ужин в самом изысканном ресторане Иствейла.

— Это в пиццерии или закусочной, где делают рыбу с картошкой? — уточнила София.

— Выбор за тобой.

— Ну а потом?

— Хм-м-м. Посмотрим.

— Уверена, мы придумаем, чем заняться. Не забудь захватить наручники.

— Рад, что ты позвонила, — улыбнулся Бэнкс.

— И я тоже, — ответила София. — Мне правда жаль, что тебя нет рядом. Как-то это нечестно — ты там, я тут…

— Знаю, знаю. Ну да ничего. В следующий раз все пройдет как надо. И я даже готов сам приготовить ужин!

— Что, неужели пожаришь яичницу и картошку? — рассмеялась София.

— А с чего ты взяла, что я умею делать яичницу? Или жарить картошку?

— Значит, какое-нибудь экзотическое блюдо?

— Как тебе спагетти болоньезе?

— Я пойду, — сказала София, — а не то упаду тут в безудержном припадке хохота. Или лучше сказать — в припадке безудержного хохота? В общем, я устала. Скучаю по тебе. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал Бэнкс, и София, все еще смеясь, положила трубку.

Ричард Хоули умолк. Бэнкс допил вино. Музыку слушать больше не хотелось. Оказывается, он жутко устал. Тихо жужжал музыкальный центр. В дымоходе завывал ветер. Бэнкс почувствовал себя несчастным и одиноким — куда сильнее, чем до разговора с Софией. Но с телефоном так всегда — сближает людей на несколько минут, только чтобы потом стало еще гаже. Бэнкс не успел сказать Софии, что тоже по ней скучает, и теперь об этом жалел. Ну да ладно. Уже слишком поздно, подумал он и, отставив бокал, отправился в постель.

В половине одиннадцатого воскресного утра они прибыли в дом Дерека Ваймена. Дом этот очень напоминал старый дом Бэнкса, где они с Сандрой и детьми обитали до развода. Ваймены жили на Маркет-стрит, в километре от центра, южное направление. Отсюда до бывшего пристанища Бэнкса можно было дойти за пятнадцать минут.

В просторной гостиной надрывалось радио, исторгая какой-то поп-хит. На полу перед телевизором лежал с игровым пультом в руках парнишка и неистово расстреливал футуристического вида солдат, которые отправлялись на свет иной с громкими криками, заливая весь экран кровью. Его застенчивая худенькая сестра разговаривала по телефону, полностью укрывшись за пеленой длинных волос. Только что закончили завтрак: пахло жареным беконом, а миссис Ваймен убирала тарелки со стола у эркерного окна. На улице гудел ветер, обрушивая на землю потоки дождя. У противоположной стены возвышался книжный шкаф, там стояли: полное собрание сочинений Шекспира в издании Королевского Шекспировского общества, сборник сценариев Британского института кино и переводные книги в бумажных обложках — Чехов, Толстой, Гоголь, Достоевский, Золя, Сартр, Бальзак.

Дерек Ваймен сидел в кресле (вероятно, его любимом) и читал изъятый из «Санди таймс» листок с разделом культурных новостей. Интересно, как он еще может читать в таком гвалте? Впрочем, Бэнкс мигом вспомнил, что в бытность семейным человеком тоже умел это делать. Сама газета лежала у Ваймена на подлокотнике, раскрытая на статье об убийстве и самоубийстве в Иствейле. Писать журналистам пока еще было особо не о чем. Бэнкс знал, что до официального опознания тела имя Лоуренса Сильберта в прессе не появится, в отличие от имени Марка Хардкасла, которого опознал Вернон Росс. Хорошо хоть Эдвина рассказала о родимом пятне, а то Бэнкс до сих пор пребывал бы в сомнениях.

— И куда, спрашивается, делась хорошая погода? — спросил Ваймен, после того как Бэнкс и Энни представились. — Я так понимаю, вы по поводу Марка? — кивнул он в сторону статьи.

— Да, — ответил Бэнкс.

— Только вернулся, а тут такие новости. Кошмар. Я прямо поверить не могу. Кто бы мог подумать. Не ожидал я такого от Марка. Вы присаживайтесь. — Ваймен сбросил с дивана журналы и одежду. — Дин, Чарли, идите-ка к себе, поиграйте. Нам надо поговорить. И выключите, ради бога, эту проклятую музыку!

Дети медленно, словно зомби, поднялись с насиженных мест и, взглянув на отца полными безмерного страдания глазами, потащились наверх. По пути к лестнице Дин выключил стерео.

— Ох-хо-хо, эти подростки. — Ваймен потер затылок. — И на что они мне сдались? В школе целый день с ними кручусь, а прихожу домой — тут эти двое. Наверное, я мазохист. Или просто сумасшедший.

Бэнкс давно заметил, что учителя обожают жаловаться на свою жизнь и делать вид, будто ненавидят свою работу, и потому вполне заслуженно получают длинные отпуска. Однако вид у Ваймена был бодрый и невозмутимый, ему точно хватало сил и терпения на укрощение резвых питомцев. Высокий, худой, даже тощий, лоб низкий, лицо вытянутое и костлявое, глубоко посаженные внимательные глаза. Преподавал он им не только драматическое искусство, но и физкультуру. Бэнкс вспомнил, что его учитель английского тоже вел в их классе физкультуру и постоянно носил с собой пару парусиновых туфель. Он все время вертел их в руках, держа за шнурки, и частенько бил ими своих учеников. Хорошо хоть не твердил при этом: «Поверь, мне сейчас больнее, чем тебе», как их богослов. Тот тоже любил задать хорошую порку. Впрочем, сейчас в школах уже никого не бьют.