* * *
...Мама спала. Усталость переборола тоску и бессонницу. Оля молча смотрела в иллюминатор и покусывала губу. О чем она думала?
Появилась стюардесса и завела заученную скороговорку. Оля отвлеклась, мама проснулась. Самолет пошел на посадку.
В Абакане было утро. Раннее, но кто рано встает, тому что-то обламывается от Бога. В аэропорту было легкое оживление, да и на улице на выходе из терминала не спали.
Оля порывалась схватить обе сумки, но мама не грубо, но твердо отказала. Оказавшись на свежем воздухе, они остановились.
– И что теперь? – спросила мама.
Оля пожала плечами и завертела головой, словно искала ответ на этот вопрос. Ответ нашелся сам в виде шустрого мужичка в кепке и истертой курточке из кожзаменителя.
Мужичок безошибочно узнал приезжих и шел навстречу, широко улыбаясь.
– Машина нужна? – спросил издалека. – Куда едем-то, мамаша?
– Село Ермаковское, – ответила мама.
Мужичок присвистнул и, сдвинув кепку на глаза, почесал затылок.
– У меня шурин тама, – поведал он. – Далеко ехать-то.
– Знаю, – кивнула мама.
– Верст сто, – осторожно прикинул мужичок.
– Деньгами не обидим, – улыбнулась Оля.
Мужичок разулыбался в ответ, поглядел на маму.
– А это? Дочка твоя, мамаша? – поинтересовался он.
– Дочка, – кивнула та.
– Хорошая девка, – поделился наблюдением мужичок. – У меня на хороших людей чутье.
Мама посмотрела на Олю. Та стояла, смущенно потупив глаза.
– Хорошая, – удивительно ласково вдруг произнесла мама. – Очень хорошая.
Мужик лихо вздернул козырек кепки и подхватил сумки.
– Ну, пошли. Вона моя ласточка.
«Ласточка» оказалась старенькой «Волгой». Она кряхтела при разгоне, скрежетала на кочках и поворотах и воняла бензином. Но то, как разговаривал с ней мужик в кепке, не могло не вызвать умиления.
В машине Оля задремала. Мужик всю дорогу не замолкал, причем ответов не требовал, просто рассказывал какие-то байки. Таким образом сто километров дороги превратились в театр одного актера.
– Вам куда в Ермаковском-то?
Мама спохватилась и полезла за бумажкой. Мужичок искоса глянул на адрес.
– Аэродромная? Понятненько.
«Ласточка», вспорхнувшая когда-то с конвейера Горьковского автозавода, завертелась по поселку путями, ведомыми разве что богу и водителю. В конце концов выкатила на какую-то улицу и остановилась возле забора. За забором стоял старенький, но крепкий и ладный домик.
– Приехали, мамаша, – сообщил мужичок.
Оля проснулась. Мама расплатилась и вышла из машины. Водитель уже вынимал из багажника сумки.
Долго возились с замком на калитке. Потом поковырялись с входной дверью. Наконец вошли. Внутри дом был таким же старым, но добротным и основательным, как и снаружи. Видно было, что строили по своему укладу и на века. Но прошло меньше века, а тех строителей не стало. И потомки их, ради которых все вроде и затевалось, жили уже по другому укладу и совсем в другом городе.
В доме было чуть ли не холоднее, чем на улице. Но если снаружи царил легкий свежий морозец, то здесь властвовал мертвый застоявшийся холод. Мама опустилась на лавку, прикрыла лицо руками и впервые за все время заплакала.
Ольга замерла в растерянности, не зная, что делать. Потом подошла к старым часам с кукушкой, что мертво висели на стене, и завела. Тишина склепа наполнилась мерным потикиванием. Мертвый дом из вечности возвращался к жизни, заново обретал время и хозяев.
– Протопить надо, – решительно заявила Оля. – А потом прибраться немного. А то пыль.
И поставив сумки у стены, пошла на двор...
* * *
Володя проснулся от холода и запаха гари. За стеной грохотала посуда, ругались. Воняло подгоревшей манной кашей, ну а дуло, словно окно раскрыли настежь, несмотря на зиму.
Мысли текли вяло, словно с глубокого похмелья. Где находится, он вспомнил не сразу. А когда вспомнил, все мгновенно встало на свои места. В памяти всплыли события последних дней, аэропорт, мертвый шакал и ночное видение.
Сон! Володя вспомнил его в мельчайших деталях и впервые проникся благодарностью к своему дару. Ни редкая магия, подсмотренная в снах, или, как говорил оборотень, считанная с ноосферы, ни исторические реалии, неизвестные ученым, не стоили внимания по сравнению с пониманием того, что с твоими близкими все в порядке.
Единственный и самый большой плюс этого дара – знать, что с родными все хорошо. Приободрившись от этой мысли, Володя поднялся и побрел в ванную комнату.
В коридоре сифонило и еще сильнее пахло горелым. Судя по мужским воплям, доносившимся с кухни, у кого-то руки торчали из задницы и поэтому подгорела каша. Судя по женским взвизгиваниям в ответ, каша подгорела потому, что кто-то урод и испортил кому-то жизнь. Далее следовал сакраментальный вопрос: «Зачем я за тебя только вышла? Говорила мне мама».
Володя поспешил спрятаться от разборок в ванной. Санузел не просто оставлял желать лучшего. Запахами и степенью загаженности он напоминал сортиры дешевых поездов времен наплевательских девяностых. Наскоро умывшись, Володя вернулся к себе. Собрал вещи, повесил сумку на плечо и покинул ночлежку.
Возле метро съел сомнительного вида шаурму и выпил кофе. Желудок почувствовал, что про него наконец-то вспомнили, и радостно забурчал. Володя достал телефон. Маме и Ольге звонить не стал. Достаточно было знания того, что они успешно добрались до места и им ничто больше не угрожает.
Володя поспешно вынул из аппарата новую симку и бережно спрятал во внутренний карман куртки. Карман застегнул на молнию. Вставил старую сим-карту и включил мобильник.
На загоревшемся дисплее обнаружился ворох непринятых вызовов. Звонили с незнакомых номеров. Лейла, больше некому. Да и манера пользоваться чужими трубками явно ее. Звонков было около десятка.
«Всполошилась джинна», – подумал Володя.
– Сделал я тебя, – ухмыльнулся он телефону. – Кусайся теперь, если сможешь. А лучше локти кусай.
Он снова почувствовал, что близок к победе. Если это можно назвать победой. Только похоронить отца и продать квартиру. А потом он уедет, и никто никогда больше не сделает ему больно. Не обидит его близких. Никаких магов и никакой магии. И еще надо зайти к Ольгиным предкам. Но это позже, это вечером.
От последнего хотелось отказаться. Что и как объяснять ее родителям, он не знал. Сказать правду не мог. А зная самодурство Олиного папеньки, побаивался, что дело может запросто закончиться скандалом с вызовом милиции. От милиции-то он отбрешется, а если не отбрешется, то есть и другие способы уйти, но скандала не хотелось.
Ладно, до вечера об этом лучше не думать. И Володя пустился в столичную круговерть.
Продажу квартиры Володя спихнул на посредника. Агентств было море и, присмотрев контору, которая выглядела более-менее солидной и не походила на однодневную шарашку, он с радостью водрузил все заботы по продаже на плечи специалистов.
С похоронами возиться пришлось самому. Здесь посредников не было. И хотя он понимал, что похороны и квартира – это единственные две возможности за него теперь зацепиться, приходилось рисковать.
В университете и дома он решил больше не появляться. Вообще избегал знакомых маршрутов. А кроме того, заметил за собой привычку коситься через плечо или останавливаться и озираться, словно в поисках номера дома, на самом деле выискивая слежку.
Эта новая привычка немного пугала. Вернее, пугала мысль о том, что привычка эта может прилипнуть на всю жизнь. А жить с оглядкой через плечо не хотелось. Но Володя старательно гнал от себя всякие мысли, оставляя лишь цели и пути их достижения. А цели по-прежнему было две: похороны и квартира.
К Олиному дому он добрался ближе к ночи. Приглядываться начал еще издали. Не ждут ли его здесь? Ведь тут могли караулить лысые бобики, присланные Лейлой. С другой стороны, то, что Ольга, как и мама, теперь недоступна, они наверняка уже узнали.