– Я в милицию пойду, – пообещал Володя.

– Не смеши, – фыркнула трубка. – Я позвоню тебе завтра. Не послушаешься опять, будет больно. Спокойной ночи, мой мальчик.

Трубка пискнула, отключаясь. Ярость накатила с такой силой, что он готов был разорвать мать голыми руками. Быстро нашел список входящих вызовов и ткнул в последний номер.

– Але, – донесся из трубки сильно пьяный мужской голос.

– Простите, Лейлу можно? – стушевался Володя.

– Какую еще Лейлу?

– Которая с вашего телефона только что звонила, – скрежетнул зубами Володя.

– Ах, эта-а-а, – протянул голос.

Трубка икнула, ойкнула, послышался сдавленный смешок.

– Она у меня вз-з-зяла этот... тел-лефон пз-з-звонить, – спотыкаясь на словах, сообщил хозяин трубки. – Пятьсот рублей дала.

Динамик снова разродился смешком.

– Я б ей тоже дал, если б она у меня вз-з-зяла.

– А сама она где?

– Сама она ту-ту. Села в тачку и укатил-ла нах... на хрен.

Володя отчаянно закусил губу и выключил телефон. Папа в детстве учил, что женщин не бьют. Володя всю жизнь трепетно относился к соблюдению этой заповеди. Но попадись ему сейчас та джинна, что родила его, он не стал бы ее бить. Убил бы.

Сон как рукой сняло. Кровать стала жесткой, комната душной, любая поза, которую принимал, казалась неудобной. Володя крутился, пытаясь заснуть, но сон не шел. Только сердце колошматилось со страшной силой и росло желание хорошенько треснуть ту, которая, если не врет, родила его двадцать лет назад.

Заснуть Володя смог только под утро.

Проснулся он поздно. Будильник если и звонил, то Володя его не услышал. Открыв глаза, понял, что на удивление светло. Посмотрел на часы и подпрыгнул, понимая, что опоздал уже не только на первую, но и на вторую пару.

Впрочем, тут же откинулся на спину, плюнув на все, и повалялся еще минут пятнадцать.

Затем встал, неторопливо оделся и убрал постельное белье. Выспавшимся себя не ощущал.

Мама встретила удивленно:

– Ты чего спишь так долго?

– Первые две пары отменили, – не моргнув глазом, соврал Володя, понимая, что сил на обсуждение прогулов нет. – Препод заболел. К третьей поеду. А папа уже ушел?

– Твой папа – преподаватель, который не болеет, ты же знаешь.

Мама подставила тарелку, и Володя принялся завтракать. Поел быстро, чмокнул маму в щеку и, подхватив фотоаппарат и сумку, вышел на лестницу.

Лифт не работал. Володя на всякий случай понажимал порезче на затертую кнопку, постучал по двери на случай, если где-то на этаже кто-то попросту держит лифт. Но никакого эффекта ритуальные действия не дали, и он побежал вниз, прыгая через три ступеньки.

У выхода Володя чуть не налетел на старшую по подъезду. Эту пожилую тетку жизнь, видимо, била чаще и сильнее, нежели остальных граждан, потому она и была злой. На каждого встречного смотрела с неодобрением, а уж если этот встречный не относился к жильцам подъезда, то в ее глазах и вовсе становился не то шпионом, не то врагом народа.

Володю она знала, потому только пробурчала под нос:

– Вот прет, как оглашенный. Тоже хочешь шею свернуть?

– Здрасьте, – ответил Володя, но тетка уже прошла мимо и с непостижимой для ее возраста и комплекции прытью устремилась наверх.

Володя выскочил на улицу и сощурился от яркого зимнего солнца.

У подъезда была невероятная для этого времени суток толчея. В стороне стояла милицейская машина. Поперек дороги расположился микроавтобус «Скорой помощи». У скамейки толпилось человек пятнадцать. Галдеж стоял неимоверный.

На лавочке сидели извечные старушки-подружки. Только если каждодневное их существование заключалось в перемывании костей проходящим мимо соседям и в воспоминаниях о том, как ярко светило солнце при советской власти и какими сладкими были в ту пору арбузы, то сегодня бабульки гляделись героями дня.

– ...в подъезде мертвого нашли...

– ...вот туточки, на первом этаже...

– ...а в квартире у него оказался склад всяких штук.

– Каких штук? – интересовался небритый, пахнущий не перебродившей еще в крови сивухой слесарь.

– Стра... – одна из старушек пошамкала губами, собираясь с силами, и выговорила наконец: – Стратегического назначения.

– Чего несешь, старая клюшка? – прыснул слесарь. – Был я у него, когда батареи по дому меняли. Не было там никаких таких штук. Просто вся квартира захламлена платами, всякими старыми магнитофонами, приемниками и прочей техникой. Сумасшедший он был. Верно говорю.

Володя вздрогнул.

– Чего случилось? – подошла какая-то любопытствующая дама постбальзаковского возраста.

На нее зашикали. Кто-то принялся что-то тихо объяснять.

– Сумасшедший? – не сдавалась старуха. – Не было ничего? А за что же его тогда? Человек был хороший. Не пил, как некоторые. Жил себе тихо, скромно. За что ж его убивать?

Володя вновь вздрогнул.

– Знамо за что, – гордо поведал слесарь. – За квартиру.

– За квартиру сейчас убить могут, – поддержал кто-то.

– Только квартиры и остались, – запричитала другая старуха. – И те отобрать хотят. Совсем совесть потеряли. Сталина на вас нету.

Запищал домофон, распахнулась дверь подъезда. Толпа притихла. Выскочил милиционер в расстегнутом кителе и со съехавшей на затылок фуражкой. В званиях Володя не разбирался и майора от лейтенанта, наверное, отличить не смог бы, разве что по возрасту и весомости, но только не по погонам. Милиционер оказался никакой. Абсолютно среднестатистической внешности. Среднего возраста и в меру уставший от службы, которая «и опасна, и трудна».

– Потеснились, – без тени эмоций забубнил он. – Проход освобождаем. И вообще, не на что тут смотреть. Не в цирке.

Закрывавшуюся дверь подъезда тем временем поймал на плечо санитар, толкнул. Следом за ним появились носилки и второй мужчина в белом. Носилки были накрыты простыней, не оставлявшей сомнений в состоянии лежащего под ней человека.

Толпа чуть сместилась, давая пройти. Только слесарь пьяно покачивался и смотрел завороженно на приближающихся санитаров.

– Да отвали ж ты! – пихнул зачарованного слесаря мент.

Тот пошатнулся, стараясь удержаться на ногах, схватился одной рукой за воздух, а второй зацепил край простыни. Полотно съехало, открывая труп. Володя содрогнулся. Завтрак чуть не полез обратно.

На носилках лежал Петрович. Мертвый он казался совсем крошечным. Совиные глазки Часовщика были распахнуты шире обычного, в них застыло удивление. Словно он ждал смерть завтра к обеду, а она явилась сегодня к завтраку.

Он и мертвым не казался. Вот только шея была свернута на сто восемьдесят градусов и там, где полагалось находиться груди, была теперь спина.

В толпе словно выключили звук.

– Господи, – пробормотал кто-то в звенящей тишине.

Слесарь, поймав-таки равновесие, отвалил в сторону.

– Твою мать, урод пьяный, – выругался милиционер и накинул простыню на мертвеца.

Слесарь, и сам не шибко возрадовавшийся сделанному и увиденному, стоял в стороне блеклый, напуганный и протрезвевший.

Санитары загрузили носилки в машину, пристегнули. Захлопнулись дверцы. «Скорая» с вальяжной неспешностью покатила через двор, повернула и скрылась между домами. Через несколько секунд взвыла на мгновение сирена, и после этого все стихло.

Милиционер, пробурчав что-то вроде «расходимся», вернулся в подъезд. Толпа начала рассеиваться. Оставшиеся человек семь принялись обсуждать что-то тихо, как на поминках.

Володя пошел прочь. Он не так давно был у Петровича, а вернее у Пет-Роча, и прекрасно помнил его скромную берлогу. Не мог никто позариться на его добро. Не имелось там чего-то, на что можно позариться. И склада стратегического сырья, как выразилась полоумная соседка-наседка, там тоже не было.

А за квартиру убивают только в кино и в криминальной хронике.

Володя вышел со двора.

Он упорно отгонял мысль о том, что на самом деле могло стать причиной убийства тихого Часовщика, но мысль эта столь же упорно лезла в голову.