Мысли были странными и страшными. В конечном итоге он пугался их и старался выкинуть из головы. Но время от времени фантазии возвращались, пока однажды он не загнал их куда-то совсем далеко.

Теперь, правда, выходило, что не все в тех детских фантазиях было настолько бредово. По странному стечению обстоятельств в них оказалась доля правды.

– Вот.

Володя вздрогнул. Он настолько глубоко задумался, что не заметил вернувшегося Петровича.

Часовщик стоял, держа на ладони небольшой камешек на тесемке.

– Что это?

– Подарок.

– А отец говорил, что Часовщики жлобы, – брякнул Володя и поспешно прикусил язык.

– Твой отец тот еще засранец, – отмахнулся Петрович. – Но доля правды в этом есть, гр-хч-сг-от весьма зажимисты.

– Кто?

– Часовщики, как ты изволил выразиться, – объяснил Петрович. – Не болтай, а наклонись лучше.

Володя послушно опустил голову. Петрович бережно накинул ему на шею шнурок с камешком.

– Сейчас он сам настроится на тебя, возьмет немножко твоей энергии, – сказал Часовщик. – И после этого ни на ком другом работать не будет. Я сам изготовил эту штуку, еще когда был в племени... просто так, не зная зачем. С помощью одного моего друга, бывшего друга, сильного мага.

– А что он делает?

– Пока он на тебе, ни одна зараза не увидит твоего тела Силы. Знаешь, что это значит?

Володя кивнул:

– Это как если у меня под столом стоит компьютер. Его все видят, знают о его существовании, но никто не знает, что внутри корпуса сто тридцатый «пентиум» или машина последнего поколения.

– Ты помнишь, что такое «пентиум-сто тридцать»? – вылупил и без того огромные глаза Часовщик. – Однако, молодой человек. Ладно, иди.

Володя кивнул.

– Спасибо.

В прихожей Петрович нервно припал к глазку, изучая межквартирный холл.

– Никого, – сообщил он, успокоившись. – Иди. И не приходи ко мне больше. Не хочу неприятностей. Мне осталось не так много, очень хочется сдохнуть своей смертью.

Он щелкнул замком, собрался уже потянуть ручку, но Володя задержал его.

– Пет-Роч, а почему вы мне помогаете?

– Тебе нужен повод?

– С тех пор, как я общаюсь с людскими магами и... – Володя запнулся, подбирая слово, – и представителями других сфер, я еще не видел, чтобы кто-то сделал что-то просто так.

– Дрянная компания, – проворчал Петрович. – Но если тебе так нужно объяснение, пожалуйста. Во-первых, как я уже сказал, ты всегда был хорошим мальчиком. Во-вторых, я кое-чем обязан твоему папе. В свое время Игорь меня сильно выручил, хоть и не посчитал эту помощь за труд. Но я помню. Достаточно? А теперь иди. И продолжай быть хорошим мальчиком.

Володя благодарно кивнул и вышел, сзади поспешно захлопнулась обитая драным дерматином дверь.

Мама встретила его с наигранной бодростью. Поинтересовалась, как дела в университете, позвала обедать. Володя бодрился, отвечал на вопросы. Вот только мама видела, что на душе у сына кошки скребут. Видела и молчала.

И сын видел, что она переживает за него. И за то, что не ночевал дома, и за то, что страдает теперь, но не торопится делиться тем, что болит. И он тоже смолчал.

Раньше для скандала хватило бы и десятой доли того, что происходило. Сейчас все изменилось. Никто не выяснял отношения, все молчали о своем. Котел страстей кипел у каждого внутри. Думая об этом, Володя так и не понял, хорошо ли это или скандал был бы лучшим выходом.

Поблагодарив маму за обед, он тихо ушел к себе в комнату, закрыл дверь, лег на кровать и уставился в потолок.

Что-то происходило с ним все эти недели. Не только с ним, со всеми, кто рядом. Что-то уже произошло. И в осознании этого происшествия было чувство утраты и какая-то безысходность.

Он понял, насколько ему дороги папа и мама. Но, кажется, отдалился от них. Понял, что любит Ольгу. Увидел, что она может сделать ради него, и понял, что это навсегда. Но рядом с осознанием этой вечной любви зародились недомолвки. Недоговоренность. Как можно любить человека и быть с ним неискренним? Но как можно рассказать любимому человеку про все то, что происходит? Это противоречие вызывало щемящую боль в груди.

Он изменился. Может, и в самом деле повзрослел. Во всяком случае, пришло понимание, что жизнь – это шашки. Череда разменов. Чтобы что-то отхватить, надо чем-то пожертвовать. За каждое приобретение придется чем-то расплачиваться. И выиграть невозможно. При лучшем раскладе – вечная ничья.

За окном начало смеркаться. В комнате стало серо и тускло.

Он позвонил Оле. Прослушал пять длинных гудков. Затем щелкнуло, и забубнил автоответчик.

– Я тебя люблю, – ответил он механическому голосу и отложил телефон.

Сумерки загустели. Володя попытался собраться с мыслями, поймать тот момент, когда начался этот шашечный размен в его жизни.

«Ты маг», – сказал отец.

Почему сказал? Не потому ли, что ему самому внушили это в детстве? Так или иначе, Володя не хотел больше быть магом.

«По крови ты джинна, и должен действовать в соответствии с этим», – сказала ему мать.

Кто говорил в ней тогда? Та самая кровь и какие-то заложенные тысячелетия назад правила? Или личные сиюминутные амбиции?

В любом случае в себе он этой крови не чувствовал.

«Я не собака, я шакал», – сказал ему Тинек.

И в этом была своя правда. Как и во всем, что говорил ему оборотень. Пусть банальная, высокопарная, но правда.

«Беги», – сказал ему Петрович.

Куда бежать? Как бежать? С кем? Ведь не объяснишь же папе, маме, Ольге, ее родителям, что надо собраться и исчезнуть. Потому что для такого поворота нужна причина, и весьма серьезная. А ее нет.

Вернее, есть, только она для него одного. Для всех остальных это не причина, а бред сумасшедшего.

Точка на потолке, в которую он смотрел все это время, растворилась в темноте. Может, просто послать всех этих колдунов к чертовой матери? Пусть Часовщик и говорит, что не отпустят, но это слова. Не заставят же они его стать магом? Ведь это просто невозможно против его воли.

В дверь постучали. Осторожно, деликатно.

– Да, – отозвался Володя.

Темноту разрезала полоска света, в приоткрывшейся двери возник папа.

– Можно?

– Заходи, – пригласил Володя и добавил, глядя, как тот потянулся к выключателю: – Только свет не включай.

Папа прикрыл дверь, прошел, сел на стул.

– А чего в темноте?

– Свет надоел, – буркнул Володя. – Вообще все надоело.

– Это усталость, – голос Игоря звучал мягко, в нем было что-то глубокое, понимающее и успокаивающее. – Это бывает. Это пройдет.

– Что пройдет? – Володя почувствовал, как внутри снова начинает щемить, на этот раз от досады. – Вот это пройдет?

Он кивнул на окно и сложил пальцы в хитрую фигуру. Напрягся, создавая энергетический контур – нечто приземистое, рычащее, оскаленное, готовое прыгнуть...

Игорь вздрогнул. Володя пожалел, что не сдержался и убрал иллюзию – то единственное сложное заклинание, которым он владел, и владел неплохо. С ним он справлялся лучше Ника. Картинки выходили у него сложнее, ярче и давались проще.

Папа потряс головой, ошарашенно поглядел на сына.

– Мне на секунду показалось, что там зверь... Собака...

– Показалось, – сказал Володя. – Хочешь, тебе там Анджелина Джоли покажется? Или Владимир Владимирович? Это сложнее, но тоже возможно. Это сделал я. Хочешь, могу заставить тебя видеть пустыню Сахару или льды Антарктики? Это я пока не умею, но в принципе смогу. Ты же знаешь. Ты же общался с ним.

– С Ником? Это гипноз?

– Это магия, которую я ненавижу.

Папа поднялся со стула и подошел к окну. Осторожно выглянул наружу. Боязливо, словно опасался увидеть там обещанные льды Антарктики и президента среди пингвинов.

– Давно ты так можешь?

– С тех пор, как он меня научил. Мир не такой, каким кажется, папа. И я теперь живу с этим. Я хотел научиться этому, чтобы показать вам настоящий, реальный мир. Но я не могу. А то, что могу, мне не нравится.