Володя отбросил мысли и вскарабкался на высокий стул возле стойки. Ник сел рядом.
Интересно, кого они ждут? Сейчас Володя был настроен на то, что рядом с ними усядется, например, премьер-министр и заговорит с Ником, как со старым знакомцем. Или к ним подойдет неприметный человечек, никому не известный, но способный щелчком пальцев остановить время. Причем оба варианта имели одинаковую степень вероятности.
– Что будете пить? – выдернул из раздумий чей-то голос.
Володя поднял голову и наткнулся взглядом на бармена. Молодой, лет тридцати—тридцати пяти, тот смотрел на него с прищуром. В карих глазах плясали черти. Во всем облике чудилась легкая неряшливость. Волосы вроде бы были уложены, но при этом топорщились пестрыми вихрами. Френч, придававший строгости, был расстегнут ниже, чем следовало бы. Из-под него торчал небрежно намотанный шелковый платок.
А еще у него были смешные уши. Торчком. И длинные ухоженные ногти.
– Кофе, – сказал Володя.
– Эспрессо? Американо? Капучино?
– Американо. Двойной.
Бармен подмигнул:
– Ночь твоя! Moscow never sleeps[6].
Он отошел, зажужжала кофемашина. Даже в дорогом кабаке кофе варил автомат, а не турки в джезве на огне. Все то же самое, что и везде. Только понтов больше и цены выше.
– Я оставлю тебя с ним, – произнес Ник как ни в чем не бывало. – Вернусь, тогда поговорим обо всем. И разговор будет серьезный. Пока я хочу, чтобы ты помнил, что ты не просто человек. И что ты сам принял это решение. Вопросы?
– С кем «с ним»? – уточнил Володя.
– С ним, – кивнул Ник на бармена. – Тинек, иди сюда.
Кофемашина умолкла, вновь стали хорошо слышны смешки и вскрики из зала, а также завывание под караоке. На этот раз пьяный нувориш затянул «Я люблю тебя, жизнь». Слова были безбожно перевраны, а манера исполнения говорила скорее о том, что если певец жизнь когда и любил, то было это в советском детстве. Ну, может, еще в перестроечной юности, когда жизнь неслась, подкидывая шальные деньги, связи и венерические болячки от приключений в чужих постелях.
На стойку перед Володей опустилась чашка кофе, перед отцом возникла бутылка «Перье». Месье небрежность, занимающийся напитками, улыбнулся белоснежной зубастой улыбкой.
– Константин, – кивнул он.
– Володя. А почему Тинек?
– Это...
– Это вы обсудите потом, – вклинился Ник.
Он торопился, нервничал и сосал воду из бутылки, проигнорировав стакан.
Тинек отошел от стойки и принялся полировать и без того чистые бокалы полотенчиком, делая вид, что его кроме работы ничто не трогает.
– Меня не будет несколько дней, – сказал Ник. – Может быть, неделю. У нас не было времени вдумчиво и серьезно поговорить, и я не знаю, кто тебе чего наплел про меня, но хочу, чтобы ты не делал поспешных выводов. Когда я вернусь, обещаю: мы сможем обсудить все очень подробно и обстоятельно. До того...
Он запнулся и отхлебнул из бутылки. Володя молчал.
– До того, – продолжил Ник, – я прошу тебя ничего не предпринимать. Возможно, ты думаешь сейчас о чем-то, чего до конца не понимаешь. Думай, но не делай поспешных выводов и оставляй место для вопросов. Вернусь, поговорим. Хорошо?
– Хорошо, – кивнул Володя, хотя ничего хорошего в этом не видел.
Николай посмотрел на сына. На лицо его падали отблески синего и красного света, гулявшего лучами по свободному пространству у сцены, между столиками и возле стойки. Кто-то заныл, как подстреленный: «А белый лебедь на пруду...»
Был бы здесь Потапкин, обязательно продолжил бы: «...справляет малую нужду». И наверняка их после этого попросили бы на выход. Но Потапкина не было, был отец и незнакомый улыбчивый и послушный молодой мужик с польским уменьшительно-ласкательным от имени.
– О деньгах не беспокойся. В этом заведении тебя накормят и напоят бесплатно, – добавил отец и повернулся к бармену: – Тинек, иди сюда, я знаю, что ты все слышишь.
Константин отставил бокал. Ник наклонился над стойкой и притянул к себе подошедшего бармена.
– Головой за него отвечаешь, понял? Чтоб ни один волосок…
Тинек снова растекся в белозубой ухмылке.
– Ни один волосок, – повторил Ник и ушел, оставив недопитую воду.
Константин повернулся к Володе, поглядел со странным интересом. Тот уткнулся в чашку с кофе, делая вид, что не был свидетелем разыгравшейся сцены. При этом понимал, насколько фальшиво выглядит такая попытка отстраниться. На какое-то время возникла неловкость.
– Он всегда так себя ведет? – поинтересовался Володя, чувствуя, что молчать больше нельзя.
– Ты же его вроде уже не первый день знаешь, – оскалился Тинек.
Володя повертел чашку с остатками кофе. Пожал плечами:
– Не уверен, что знаю.
– С магами всегда так, – улыбнулся бармен.
Он вообще много улыбался. И, казалось, делал это искренне. Володя пригляделся внимательнее, рассматривая не только внешность собеседника, но и то невидимое простому человеку, интимное, которое некоторые люди называли аурой, не понимая даже, о чем говорят.
Тело Силы Константина было необычным – чакр не семь, а пять, и конфигурация немного другая, чем у тех, чьи тела Силы видел Володя раньше. И все же он не мог принадлежать ни к джинна, ни к сатра, ни к Часовщикам, ни к Наблюдателям – представителям тех сфер, с которыми Володя так или иначе сталкивался.
– А вы тоже маг? – спросил он в лоб.
– Не совсем. Хотя можно и так сказать.
– А почему Тинек?
– Корни, традиции и прочая ерунда, – небрежно отмахнулся тот и скорчил страшную рожу.
– Вы поляк? – предположил Володя.
– Нет, – хохотнул Тинек. – Но ход твоих мыслей мне определенно нравится. И давай на «ты». Тебе накатить чего покрепче?
Володя задумался на секунду.
– Брось, – подмигнул Тинек. – Папы здесь нет.
– Это уж точно, – отозвался Володя и махнул рукой. – На твой вкус.
Домой он добрался за полночь. Мама уже спала. Во всяком случае, даже не вышла. Папа появился в коридоре, только чтобы поздороваться. И тут же исчез, всем видом давая понять, что он нисколько не обижается и не хочет устраивать разборок.
Володя прошел в комнату и завалился спать.
* * *
...Царевич стоял пред зеркалом и любовался собою. Рыжие волосы, темно-голубые глаза, изогнутые брови. Ему нравилось это круглое некрасивое лицо. Даже пара уродливых бородавок и морщинки, добавлявшие лицу выражение извечной брезгливости. И слова «царевич Дмитрий» применительно к этому лицу ему тоже нравились.
А назавтра вся эта огромная нелепая страна начнет повторять: «Царь Дмитрий Иоаннович». И бить поклоны лицу этому.
– Венчается раб божий Дмитрий на царство, – прогундосил он противным голосом и улыбнулся отражению.
– Любишь ты себя, – раздалось из-за спины.
Царевич резво обернулся. Перед ним стоял юноша с серым треугольным лицом и небольшими рожками. Будь царевич тем, кем его считала сейчас часть Руси, принялся бы плевать через плечо и грехи замаливать. Не каждый день черти ко двору являются. Но царевич человеком не был. В отличие от большинства его будущих подданных, по венам Дмитрия текла не кровь, а живой огонь, что порой полыхал во взгляде.
– Любишь, – повторил дейвона с напором. – Только ты особливо не старайся, я не чернь, я тебя насквозь вижу. И голову твою лысую, и глаза твои пламенные.
Дмитрий покачал головой. Обмануть и заморочить можно кого угодно, даже другого мага. Только не того, кто сам тебя призвал, пообещал помощь и достаточно сил, чтобы поддерживать сложную долговременную иллюзию. А в обмен попросил некоторые услуги.
– Если сам себя любить не станешь, то с чего другим к тебе любовью пылать? – вопросом ответил царевич. – Да и самому как себя не любить? Сказано ведь в Писании: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». А коли себя любить не буду, то и другим любви не достанется.
– Пустомеля ты, – фыркнул дейвона. – Даром что царевич.
