Он вскочил с дивана и вышел в коридор. Оделся мгновенно. Больше времени ушло на то, чтобы зашнуровать высокие ботинки. Ольга стояла рядом и безмолвно наблюдала за ним, словно на войну провожала.

С таким же лицом вышла к лифту. Володя собрался с духом и вымученно улыбнулся:

– Не переживай, Оленька, все будет хорошо.

Он обнял ее. Оля прижалась всем телом. Трепетная, беззащитная.

– Я не знаю, чем тебе помочь, Вовка, – прошептала она.

– Все будет хорошо, – повторил Володя и поцеловал ее.

– Я же болею, – вяло воспротивилась Оля.

Подъехал лифт. Тяжко остановился и с шумом распахнул двери. Володя вошел в кабину, нажал кнопку и помахал на прощание рукой.

Внизу никого не было. Ни Ника, ни его «Акцента».

Володя переступил с ноги на ногу, зябко повел плечами. Вечер был холодным и влажным. Неприятным. Он запустил руку в карман, нащупывая мобильник. Часы показывали, что со времени последнего вызова четверти часа еще не прошло. Поторопился. Зачем?

Он вдруг подумал, что во всем этом есть какое-то мистическое притяжение. Как змея теряет волю при звуках флейты, так и он. Пусть еще недавно злился на отца, не желал его видеть, да и вообще не хотел иметь никакого дела с магами, к какой бы сфере они ни относились, но бросил любимую девушку и выскочил раньше, чем требовалось.

Зажурчал мотор подъехавшей машины. Ник притормозил, распахнул правую от себя дверь.

– Садись, поехали.

Володя кивнул, сделал шаг. За спиной хлопнула дверь подъезда. Он обернулся.

Ольга выбежала на улицу как была, в домашней одежде и в тапочках на босу ногу. На лице решимость.

– Это он? – спросила она и бросилась к Нику, не обращая внимания на снег, слякоть и вмиг промокшие тапочки.

– Оля, здесь же холодно, а ты нездорова, – Володя запоздало попытался перехватить ее.

Николай наблюдал за происходящим с надменным видом. Ольга между тем обогнула машину и дернула водительскую дверь.

– Оставьте его в покое! – потребовала она без предисловий.

– Ого, – с чувством превосходства фыркнул Ник. – Девочка с характером. Ты хоть знаешь, кто я?

Володя догнал девушку и подхватил на руки:

– Оленька, ты же промокла насквозь. Не сходи с ума.

Но Ольга намертво вцепилась в дверь.

– Я не знаю, что вам от него надо, – произнесла с угрозой, – но если вы от него не отвяжетесь...

– То что? – Николай забавлялся, словно кот, играющий с мышью. – Ты мне угрожать вздумала, девчонка?

Ольга с силой хлопнула дверцей. Володя быстро понес ее обратно к подъезду. А в машине заливался хохотом Николай. Веселился так, что было слышно на улице. Смех раздражал, хоть Володя и пытался его игнорировать.

– Оленька, ну что ты, – повторял тихо. – Что ты... Ты же простужена. И промокла. Зачем? Он же... Он этого не стоит.

Володя набрал код и внес девушку в подъезд. Ее колотило. Не то от холода, не то от нервов. Он поставил ее на пол и нажал кнопку лифта.

– Прости, Вовка, – прошептала Оля. – Я не должна была... Но если он сделает тебе плохо, я его убью.

– Я разберусь с этим, не волнуйся.

Оля нырнула в кабину лифта, жестом остановила последовавшего за ней Володю.

– Иди. Со мной все в порядке. А он... Не хочу, чтобы из-за меня стало хуже. Не надо мне было этого делать.

Володя не нашел, что ответить, и просто поцеловал ее. Горячо и долго.

– Иди, – отстранилась она уже с улыбкой.

И нажала кнопку. Двери закрылись перед носом у Володи. До какого же отчаяния он ее довел. Володя схватился за голову. «Если женщина не может помочь, – вновь возник в голове папин голос, – ее не надо волновать».

Идиот сопливый! Зачем он все это на нее вывалил? Не объяснил даже толком. Про отца и папу, про похищение это дурацкое... про увольнение... А она... Что она подумала? Уж точно не о магах.

Машина стояла на прежнем месте, Николай все так же сидел за рулем, только не ржал больше.

Володя плюхнулся на сиденье, зло хлопнул дверцей.

– Напоминаю, – не дожидаясь, пока заговорит сын, произнес Николай, – ты принял решение, и теперь у тебя есть некоторые обязательства.

Машина тронулась. Володя молчал. Желание послать отца по известному адресу и навсегда вычеркнуть его из жизни присутствовало, но Ник был прав. Он не мог так просто расплеваться со всем, что узнал и принял в последний месяц.

– Я хочу, чтобы этой строптивой финтифлюшки больше не было, – жестко произнес отец, чувствуя свою силу.

– Это не твое дело, – окрысился Володя.

– Ошибаешься. Ты маг, тебе нужно думать не просто о продлении рода, а о правильном вложении семени. За тобой клан, перед которым у тебя обязательства. Или ты думаешь, к источнику подпускают за красивые глаза?

Все это звучало настолько мерзко и беспощадно, что Володя зажмурился, не желая ничего видеть. Но спасительная темнота не пришла. Перед глазами возник парк, зеленые майские деревья и возвышающееся над ними колесо обозрения...

...Они ездили в парк Горького кататься на чертовом колесе. Ник и эта девочка. Ему было двадцать с небольшим. Ей меньше. Ее звали Настей. Они целовались и были счастливы. Он покупал ей мороженое и добыл в тире приз – плюшевого медведя.

Все пульки из мелкашки легли точно в цель. Дедушка, забравший обратно винтовку и вручивший приз, поразился меткости и предположил, что юноша, вероятно, занимается стрельбой. Ник загадочно улыбнулся. Стрельбой он не занимался, более того, оружие, пусть и пневматическое, держал в руках второй раз в жизни. Зато он занимался магией, и с ее помощью можно было легко забрать из тира любой приз, даже не попав ни разу. Но об этой маленькой хитрости никто никогда не узнал.

А потом она увидела художника с этюдником и поделилась с Ником:

– Знаешь, я всегда мечтала иметь дома свой портрет. Наверное, это нескромно, но мне очень хочется. Только обязательно нарисованный. Фотография – это не то.

– Не то, – согласился Ник. – Я обязательно подарю тебе портрет, только с одним маленьким условием.

– Каким это? – насторожилась Настя.

– Я сам его напишу.

– А ты еще и рисуешь? – на лице девушки возник неподдельный восторг. И от этого восторга Ник почувствовал, что он тоже что-то может и что-то значит в этом мире.

Он не брался за карандаш и кисть уже много месяцев, но сейчас его охватил невероятный азарт, способный перебить любую неуверенность. Забыв обо всем на свете, он притащил ее домой, чуть не силком впихнул в комнату.

– Садись, – велел девушке, отставляя к окну стул.

Настя послушно села и принялась наблюдать за тем, как ее удивительный ухажер потрошит ящики массивного комода.

Ник достал бумагу и уголь. Отошел в сторону, присел и принялся разглядывать девушку, ловя ракурс. Встал, подошел. Осторожно, боясь показаться грубым, взял ее за плечи и повернул, чтобы свет лег правильно. Так же нежно дотронулся ладонью до щеки, поворачивая очаровательную Настину головку.

– Вот так.

Девушка улыбнулась. В груди у Николая что-то содрогнулось с такой силой, будто тараном ударили.

– Ты прекрасная, – прошептал он. – Очаровательная и нежная.

– Грубая лесть, – улыбнулась шире Настя, но было видно, что ей приятно.

– Вот увидишь, – пообещал Ник и взялся за уголек.

Работа шла споро. Рисунок выходил легко и профессионально. Как будто не было в его рисовании многомесячного перерыва, точно не возникало проблем с анатомией и пропорцией каждый раз, когда он брался изображать человека.

Рука двигалась легко и четко. Ник сам подивился этой легкости и той радости, с которой сейчас писал. Хотя прежде всегда ощущал некое неудовлетворение собой. Теперь же ничего такого не было.

Он рисовал ее с душой и с любовью. И чувства эти светились в каждом ложившемся на лист штрихе.

Сколько так прошло времени? Час? Два? Для него оно тогда просто остановилось. Он был счастлив. И верил в то, что Настя, сидящая на стуле у окна, тоже счастлива.

А потом в замке завозился ключ, и в квартире появился тот, кого он любил, боялся и ненавидел. Отец вошел в комнату и уставился на Ника с неудовольствием.