Детектив Мерфи вцепился в рукав Конроя. Его глаза были расширены от удивления и ужаса.

— Что все это значит? — хрипло воскликнул он. — Господи, инспектор! Никогда не видал таких страхов!

— Сейчас нет времени объяснять, — ответил инспектор. — Нам предстоит работа.

— Девушку лучше оставить связанной, — сказал я, — а также вставить ей в рот кляп. Она ничем не сумеет нам помочь, и лучше не предоставлять Сильвио шанс воспользоваться ею.

На этом наши приготовления почти завершились. Оставалось только перенести больную. Носилки мы расположили так, что сквозь открытую дверь женщина могла видеть происходящее в библиотеке. Все было готово к последней, как мы наделись, встрече с Сильвио и подчинявшимися ему зловещими силами.

— Каков будет сигнал? — спросил инспектор.

— Никакого сигнала, — ответил я. — Вряд ли я успею его подать. Начинай действовать, как только увидишь, что мне грозит опасность.

С этими словами я направился в библиотеку и уселся в большое кресло, стоявшее у длинного стола. Я должен был играть роль маршала Портера. Мы не могли знать, сумеет ли Сильвио распознать обман; мы надеялись, что сумеем ввести его в заблуждение, тем более что мы с маршалом были одинакового роста и в полутемной комнате нетрудно было принять одного из нас за другого. Вдобавок, мы считали, что ярость Сильвио, стоит ему появиться, обратится на любого, кто окажется в библиотеке.

Инспектор Конрой и детектив Мерфи сдвинули мебель, освободив проход в библиотеку из комнаты, где прятались; затем они потушили все лампы, кроме настольной лампы для чтения, отбрасывавшей тусклый свет на страницы книги, которую я для большей убедительности держал на коленях. Они скрылись в соседней комнате, и прорезанное мною в двери отверстие осветилось, но тут же потемнело, когда Конрой приложил к нему глаз.

Потянулись самые ужасные пятнадцать минут в моей жизни, и на протяжении этих пятнадцати минут не происходило ровно ничего. Дом был пуст, не считая троих мужчин и двух женщин, одна из которых была беспомощна и лежала на носилках, а другая, связанная, с закованными в наручники запястьями и кляпом во рту, спала в кресле. Долгое время тишину нарушало лишь мерное далекое тиканье часов где-то на нашем этаже; едва слышное в обычной обстановке, оно пронизывало теперь двери и стены и обрушивалось на меня оглушительным водопадом звука.

Тик! Тик! Тик!

Постоянно, снова и снова. Часы, казалось, тикали сперва неровно, с долгими промежутками, затем тиканье приобрело отчетливый ритм, точно зазвучала погребальная песнь; мне представился гроб, подпрыгивающий на орудийном лафете, и длинные ряды солдат, марширующих за ним полушагом, медленно и торжественно. Ужасные видения замелькали перед моими глазами. Я снова переживал ужасы войны, снова видел фантомы безумия, что являлись нам в долгие часы ожидания смерти. Тиканье часов превратилось в разрывы снарядов, в звук, с каким медленно, одна за одной, падали капли крови из оторванной ноги солдата, заброшенной взрывом на ветви одинокого дерева над моим окопом.

Я чуть не вскрикнул, таким невыносимым стало ожидание и ровное тиканье часов. С усилием я взял себя в руки и перевел взгляд на страницу. И вдруг я почувствовал в комнате чье-то присутствие!

То было едва ощутимое присутствие, но присутствие холодное и пугающее. Оно было повсюду, то в одном углу, то в другом. Я чувствовал, как оно сгущается над головой и окружает меня; ко мне словно прикасалась когтистая лапа невидимого чудовища — невидимого, поскольку комната оставалась пуста.

И в этой комнате, раньше пахнувшей только книгами и привычными запахами ухоженного дома, я вскоре ощутил новый запах. Вначале он пришел легким веянием, и мне показалось даже, что запах этот был плодом моего воображения. Но постепенно он усилился, и внезапно я узнал его: запах затхлый и мускусный, гнетущий, но не отталкивающий. Он скорее влек к себе, навевая порочные и нечестивые мысли. То был запах, который мы с инспектором Конроем почувствовали в доме государственного прокурора, тот запах, что предшествовал явлению монстра у постели старика Дигера.

Я попытался было крикнуть Конрою, что опасность близка. Но заговорить я не смог; язык бессильно ворочался во рту, с губ не слетало ни звука. Затем я попытался встать, но меня будто приковал к месту невидимый и удушающий груз. Я подумал, что нужно двинуть рукой, подать какой-то знак, который привлек бы внимание инспектора — но не смог пошевелить ни рукой, ни ногой. Ни один мускул не повиновался мне. Я сидел неподвижно, словно в параличе; все мои чувства были напряжены до предела, но я оставался беспомощен, как грудной младенец.

Затем свет настольной лампы сделался тусклее и через несколько мгновений лампа погасла.

Библиотека погрузилась во тьму!

Это была необычайная тьма, непроницаемая чернота, и в ней извивались и скользили чернильно-черные тени. Я видел лишь их; стояла полная тишина, но я знал, что в комнате помимо меня есть что-то еще. Оно было повсюду, и везде царил отвратительный запах, запах могилы, и был он так неописуемо зловещ и тягостен, что я содрогался от ужаса и страха.

Внезапно в дальнем углу комнаты возникло тусклое сияние, и затем из стены, откуда-то из под панелей в комнату проник узкий луч желтого, грязно-сернистого цвета; луч дрожал и мерцал, но все скользил вперед, пока не обежал библиотеку кругом. Он был не более двух дюймов в ширину, однако сиял невыносимо и ослепительно, не отбрасывая по сторонам отсвета. Затем появился еще один, и еще, и вот уже больше дюжины лучей свились в желтые полосы, которые плясали и играли в темноте и, казалось, испускали облака так испугавшего меня запаха. В полосах света резвились сотни отвратительных жаб.

Я хотел закричать от ужаса и в то же время сознавал, что язык не слушается меня. Горло пересохло, губы было не разомкнуть. В соседней комнате раздался вздох ужаса, и в моем сердце зародилась надежда: я понял, что инспектор заметил световые полосы и знал теперь, что враг наш пришел. Оставалось молиться, чтобы Конрой не опоздал.

Минуты две световые полосы плясали по комнате, превращая мебель и ряды книг в пугающие рельефы. Затем в черных провалах между полосами света начали появляться большие красные точки, ужасающие сгустки свежей крови, которые омерзительно поблескивали и роняли меньшие капли в голодные рты изжелта-зеленых полос. Первый сгусток, яркий и сверкающий, как громадный кроваво-красный рубин, надолго завис в темноте; капля за каплей срывались с него, растворяясь в желтом свете, но кровавое пятно все не уменьшалось в размерах. Затем явились другие, и вскоре вся комната заполнилась ими — они висели, покачиваясь, и их сияние ослепляло меня, но не рассеивало тьму в провалах меж ними.

Я был охвачен леденящим страхом, но мог только ждать, будучи не в силах закричать или пошевелиться. В комнате вдруг раздался новый звук, тихий шелест, с каким змея ползет по сухим листьям. Затем что-то появилось на дальнем конце стола; казалось, это что-то поднялось с пола и скользнуло на полированную поверхность красного дерева. Сперва оно было длиной дюймов в шесть, но все тянулось и тянулось; и тогда я понял, что это веревка, багровая веревка, которая ползла по столу, извиваясь подобно змее и разбрасывая капли крови. Она приближалась, и я знал, что это ужасное орудие казни вот-вот затянется на моей шее, если только не произойдет чудо.

Веревка, извиваясь, скользнула ближе, царапая твердое дерево, и скрежещущий звук впился в меня, разрывая напряженные нервы. Теперь она вся была на столе, и на конце ее показалась петля, роившаяся кровавыми сгустками. Пока веревка подбиралась ко мне по столу, капли крови в темноте засияли ярче, световые полосы засверкали зловещим блеском и комнату, смешиваясь с ужасным запахом, заполнил тонкий свистящий звук, подобный вздоху навеки потерянной души, корчащейся в адских муках.