— Слушаю, сэр.

Он уселся на заднее сиденье кэба и на всем пути по улицам, теперь, когда уже поднялись занавесы в театрах, полупустым, пытался не думать. Несколько раз он дотронулся до сложенных листов бумаги, которые положил во внутренний нагрудный карман сюртука. Они не были отпечатаны на машинке; длинной ночью перед предварительным разбирательством Гарт успел написать их от руки. А в голове у него появлялись и исчезали обрывки различных мыслей.

На Аппер-Риджент-стрит, сразу за Пикадилли-Серкус, справа от Гарта промелькнули огни «Кафе Ройал». Он мысленно спросил себя, заседает ли там сейчас Эббот, в этом большом золотисто-синем зале, где за стеклянными витринами выпивают, сидя за столиками с мраморными столешницами, представители богемы.

Чуть дальше по Риджент-стрит, слева, перед зданием политехнического института стояли афишные стенды с рекламой нового французского кинематографического зрелища под названием «Большая погоня». Этот фильм стоит посмотреть, говорят люди; по чистой случайности начинается сумасшедшая погоня по улицам Парижа, которую можно было бы назвать жестокой, не будь она снята с хорошим юмором. Марион Боствик, однако, заявила, что лучше продаст душу дьяволу, чем заплатит целых четыре шиллинга за какие-то движущиеся картинки.

Да, конечно, Марион! Почему, собственно, Марион?

Ему не пришлось прогонять свои мысли, когда автокэб подъехал к его двери на Харли-стрит. Сумерки сменились темнотой. У тротуара стоял «даймлер» Винсента Боствика, с открывающимся верхом, мощностью 20 лошадиных сил, покрытый белым лаком, с красными колесами и зажженными передними фарами; за рулем автомобиля сидел шофер Винса.

Сам Винс стоял на тротуаре под уличным фонарем и нервно курил сигарету. Гарт еще не успел расплатиться с кэбменом, когда Винс бросился к нему.

— Ну дружище? Как прошло предварительное разбирательство?

— Мы еще успеем поговорить об этом, Винс.

Гарт открыл входную дверь, внес внутрь багаж и захлопнул дверь. Знакомый холл с белыми панелями и черно-белым кафельным полом, казалось, стал еще мрачнее, когда Гарт зажег свет.

— В газетах об этом ничего не было, — сказал Винс; сигарету он бросил на пол и затоптал ее. — Пойми…

В то время было очень модно надевать к смокингу и фраку белый жилет и белую бабочку. Винс, очевидно, поужинал в клубе, причем поужинал неплохо. Впрочем, он совершенно не был вялым или заторможенным, но действие вина проявлялось в том, что на висках у него выступили синие вены, а мелкие морщинки вокруг глаз стали глубже.

— Пойми, — продолжал он, — я не решился расспрашивать своего приятеля-журналиста. Пока неизвестно, что Марион и я каким-то образом связаны с этим делом. И я не могу допустить, чтобы на нас набросились жаждущие сенсаций газетенки. Так все-таки, как прошло предварительное разбирательство?

— Его отложили.

— А что это означает?

— Свидетельские показания дала только Бетти, которая официально опознала труп. По закону она обязана была это сделать как ближайшая родственница. Однако сразу после этого встал Твигг и попросил коронера отложить разбирательство. Других свидетельских показаний не было. Меня тоже не вызывали.

— Гм. Значит, твои заботы позади, так?

— Едва ли, — сдержанно ответил Гарт. — Это означает лишь, что Твигг выжидает с нанесением удара. А Бетти теперь исчезла. Впрочем, именно этого я от нее и ожидал.

— Бетти исчезла? Где она может быть?

— Я сам хотел бы это знать. Ее нет в домике и на Патни-Хилл. По крайней мере, там никто не подходит к телефону.

Гарт замолчал, его крепко сжатые губы превратились в узкую полоску. В высоком холле по-прежнему был включен лишь один светильник. В тишине, когда никто не говорил, на человека здесь все давило, а при разговоре звучало многократное эхо. Гарт энергично направился к комнатке в тыльной части дома, которую называли библиотечкой.

Когда он повернул электрический выключатель у двери, сразу стало немного веселее. Четыре стеклянных светильника в форме цветов озарили старые моррисовские кресла, пепельницы на высоких подставках и застекленные книжные шкафы с украшениями на дверцах. Книги казались какими-то теплыми, так же как и отражения светильника в стекле. Однако никакие украшения не могли устранить ледяную атмосферу этого дома.

Гарт бросил взгляд на письменный стол справа от камина. Потом посмотрел на Винса.

— Ладно, это пока что может подождать. Послушай, когда ты и Марион уезжали в Лондон, я попросил тебя кое-что для меня сделать. Ну так как? Где он?

— Майкл?

— Да. Кто же еще? Ты не смог его найти?

— Напротив, я нашел его довольно легко. Однако не смог привести сюда. Он заперт в своей квартире, его охраняет врач и два таинственных священника. — Винс устремил пристальный взгляд на Гарта. — Спокойствие, друг, спокойствие! Неужели Майкл так тебе нужен?

— Да, Винс. Ты хорошо знаешь, что нужен.

— Вполне возможно, что этот юноша действительно болен. В конце концов Майкл не единственный, кто избежал допроса в связи с состоянием здоровья.

— Если ты намекаешь на миссис Монтэг, — холодно сказал Гарт, — я обменялся с ней парой слов сегодня утром перед предварительным разбирательством. С полковником Селби я тоже обменялся парой слов. Оба они будут весьма полезны.

— Вчера вечером ты сказал, Дэвид, что тебе нужно немного вдохновения, чтобы найти выход из всего этого. Ты уже нашел какой-нибудь выход?

— Да, по-видимому, да. Надеюсь, нашел. Где сегодня вечером Марион?

Винс открыл рот, собираясь что-то сказать, но, очевидно, тут же передумал.

Здесь, в этой маленькой комнатке, за закрытыми дверями, не пропускавшими шум уличного движения, они чувствовали себя так, словно были погребены в пирамиде Хеопса. Все краски становились тем ярче и контрастнее, чем дольше Гарт и Винс на них смотрели. Винс снял шапокляк, сложил его и бросил на одно из кресел.

— Послушай, я уже с субботнего утра хочу тебе кое-что сказать.

— Ну?

— В субботу утром, — Винс глядел в пол, — этот твой Эббот допросил Марион в Гайд-Парк-Гарденз.

— Ну?

— Марион повторила ему историю о… ну, о том, как Глайнис Стакли напала вечером в пятницу в Хэмпстеде на миссис Монтэг. — Винс по-прежнему глядел в пол, когда выдавливал из себя эти слова. — Марион жаловалась на тебя. Говорила, что ты подверг сомнению эту ее историю с нападением и что она не может понять, почему ты не поверил ей.

— Ну и?..

— Эббот обратился ко мне, и я сказал, что тоже не могу этого понять. Другими словами, я тебя утопил, несмотря на то, что ты перед этим встал на нашу сторону. Мне всегда было смешно, когда люди употребляли такие слова, как «негодяй», или «мерзавец», или другие подобные слова, однако это, собственно, вовсе не так смешно. Я попросту был в панике и поэтому поступил так по отношению к тебе.

— Забудь об этом, Винс! Не нужно извинений.

— Да, но тем не менее…

— Я невероятно ценю, — и Гарт хлопнул в ладоши, — невероятно ценю твой школьный кодекс чести. К сожалению, я с этим кодексом чести обращаюсь точно так же. Однако это дело закончится крахом.

— Да. Именно это я имел в виду. Что ты готовишь, Дэвид? Если ты ждешь, что я стану свидетельствовать против своей жены…

— Нет, я этого не жду. Да и закон тоже не ждет этого от тебя.

— Что же, в таком случае, ты задумал?

— А ты выдержишь, если я скажу открыто и прямо?

— О боже, я надеюсь, что ты именно так и поступишь.

— Нелегко определить заранее, что явится для тебя потрясением, когда ты услышишь об этом. Но ты ведь живешь с Марион уже два года. И даже твой самый заклятый враг не может сказать о тебе, что ты сумасшедший.

— Ты заметил, — сказал Винс, искоса глядя на угол ковра, — что «сумасшедший» — любимое слово Марион?

— Нет, я с этим не согласен, — резко ответил Гарт. — Ее любимое слово — «старый». Ты осознаешь это?

— Допустим, что я очень большой обманщик, Дэвид. Большую часть моих представлений о жизни я почерпнул из книг Е. Ф. Бенсона и всей этой праздной болтовни, которыми, как принято полагать, мы руководствуемся. Все остальные мои представления (да, ты угадал!) я почерпнул из школьного кодекса чести и этих проклятых историй о всяких тайнах. Кстати, ходят слухи — и не спрашивай, где я слышал, — что парень, которого зовут Фантом, это ты. Это правда?