Вместо запланированного печатания истории болезни Темнов предался навязчивым воспоминаниям событий двухлетней давности. Тогда он точно так же, как и сегодня, дежурил по реанимации, вечер прошел аналогично спокойно, а к полуночи «скорая» доставила старушку-коматозницу. Возраст — далеко за 70, повторный инсульт с обширным кровоизлиянием в головной мозг — шансы на благополучный исход близки к нулю.

Была назначена стандартная схема противоотечной и гипотензивной терапии. Лечение проводилось наличествующими в запасниках отделения лекарственными средствами. Состояние пациентки медикаментозно замедленно, но стабильно ухудшалось. В общем, выражаясь бездушно — статистическим сленгом, — «стандартная ситуация с неблагоприятным прогнозом». Темнов, ночевавший тогда в ординаторской, как раз предусмотрительно заканчивал набор эпикриза, не ставя, впрочем, в заглавии слова «посмертный» — передавшаяся от старших коллег традиция.

Надо отметить, что практика заблаговременного оформления выписок «бесперспективным» больным существует в реаниматологии (да и не только) со дня основания этой важной, но мало почитаемой и среди коллег, и среди пациентов (в большей степени, их родственников) специальности. Причина, в подавляющем большинстве случаев, довольно прозаическая — нежелание задерживаться сверх рабочего времени ради занятий «бумагомаранием».

По негласной договоренности среди врачей стационаров — кто больного «хоронит», тот историю и оформляет. Включая такой щекотливый в некоторых случаях нюанс, как постановка своей подписи на титульном листе под диагнозом. Исключения составляли лишь пациенты, лично курируемые заведующим, или же особо «скандальные» случаи, потенциально влекущие за собой тщательные разбирательства. Тогда к составлению выписного документа подходили либо коллегиально, либо судьба «верных формулировок» целиком ложилась на плечи городского специалиста.

Изредка возникали околоабсурдные ситуации, когда принявший в 8:00 утра суточную смену дежурант в 8:30 констатировал смерть находившегося несколько дней в отделении пациента. И бедняге, лишь косвенно задействованному в отправке врученного ему практически мертвого тела в «мир иной», приходилось битый час строчить объемный эпикриз, формулировать зачастую громоздкий диагноз и ставить свою подпись в графе «лечащий врач». Бывали и противоположные случаи, когда предвкушающий скорое избавление от «гиппократовых лямок» эскулап вдруг оказывался после 7:00 утра у постели агонизирующего больного, констатация биологической смерти которого фактически совпадала с окончанием суточной вахты. И жертва роковой каверзы оставался до 9:00 и даже дольше, чтобы накропать складно сформулированный опус о пребывании безвременно почившего в стенах отделения страдальца.

Поэтому многие дежуранты, приняв по смене «бесперспективного» пациента или же госпитализировав такового, стремились как можно быстрее, желательно одновременно с первичным осмотром и базовыми обследованиями, набросать остов документа, сопровождающего несчастное тело в морг…

Итак, Темнов как раз занялся тогда зловещим заключением, когда вошедшая дежурная медсестра сообщила, что у старушки объявилась родственница, которая страстно желает побеседовать с доктором. Ну что ж, желает, так тому и быть Да и доктору зачастую проще объясниться сразу. Расставить все точки над прогнозом, подготовив и себя и родню к реально возможным вариантам исхода. А по поводу не радужных перспектив инсультницы юлить Александр сейчас не собирался, решив по возможности четко объяснить всю степень тяжести ее состояния.

— Добрый вечер.

Импозантная мадам импульсивно дернулась к выросшему в дверях врачу. Полы модного плаща распахнулись, явив соответствующие последнему писку стиля сапожки. Те, в свою очередь, плавно переходили в слегка располневшие ноги, скрывавшиеся под обтягивающим рельефные формы платьем.

— Ну! Как она?!

Немного покоробленный отсутствием встречного приветствия, реаниматолог снисходительно приписал спонтанную хамоватость леди ее стрессовому состоянию.

— Понимаете, ваша… — Он выжидающе взглянул на собеседницу, но вынужден был уточнить: — Простите, вы ей кем приходитесь?

— Внучка. — Сжатый ярко-красный валик пухлых губ на мгновение разжался, блеснув белизной ухоженных зубов.

— Хорошо. Понимаете, ваша бабушка поступила к нам в очень тяжелом состоянии…

— У меня мало времени! Нельзя ли покороче?!

«Ну это уже ни в какие ворота!..» Впрочем, так, быть может, даже проще…

— Ну если совсем коротко, то — дела плохи, — стараясь блюсти умеренно трагичный тон, проинформировал ее Александр.

— Ясно. — Она выдохнула микс из ароматов клубничной жвачки и ментоловых сигарет ему в лицо. — Ну а вы могли хотя бы сожаление изобразить…

«Достала!..» — Впрочем, подобная скользкая ситуация была для Темнова отнюдь не новой.

В практике любого врача, а реаниматолога в особенности, нередки случаи, когда приходится нести дурные вести. Ставшая почти алгоритмом тактика: каменное лицо, неподвижный взгляд в область переносицы собеседника — тот при этом часто отводит глаза, и говорить становится проще. И начинается рассказ о том, что болезнь прогрессирует, что несмотря на проводимую терапию состояние ухудшается и однозначного прогноза для жизни дать не представляется возможным. И иногда в этот момент кто-нибудь из родственников (обычно женщины «постбальзаковского» возраста) резко прерывает заезженный монолог фразой типа: «Вы, доктор, хотя бы слезинку проронили!»

Сталкиваясь с подобной ситуацией на первом году работы, Александр терялся, начинал мямлить что-то невразумительное, пытался неумело отшутиться или же попросту замолкал на полуслове. Потом был двух-трехлетний период, когда он скорее злился и едва ли не хамил, перекрывая доводы слезливых гуманисток вычитанным где-то аргументом, что он, дескать, не священник, и тем паче не плакальщик у чужого гроба.

Но вскоре научился у старших коллег бесстрастно парировать: «Ну давайте вместе поплачем. А лечить больного кто будет? Шанс, хоть и мизерный, всегда есть…» Это в случаях, когда речь шла об ухудшении в состоянии обсуждаемого пациента.

Но иногда приходилось брать на себя роль вестника смерти. Подобная «привилегия» предоставлялась или врачу, во время дежурства которого больной скончался, или же ложилась на принявшего эстафету суточного сменщика. В таких случаях допускалась лишь негромкая фраза: «Мы сделали все, что могли. Сожалею». Дальнейший диалог вел лишь к истощению и без того исчерпанных психических ресурсов среднестатистического эскулапа.

Поэтому, во избежание пустой траты времени и нервов, Александр благоразумно проигнорировал осуждающее замечание нарциссичной собеседницы и ровным тоном продолжил озвучивать запланированное:

— Базовый набор медикаментов у нас имеется. Но есть некоторые, особо дефицитные и современные, препараты, которые могли бы оказать более эффективное воздействие. — Ему показалось, что красная роза сомкнутого рта еще больше сморщилась в гримасе молчаливого недовольства. — Если вы готовы приобрести данные лекарства, я могу дать список…

— Знаем-знаем… И от друзей наслышаны, и телевизор смотрим… — Роза ощерилась белым частоколом сверкающей эмали. — Извлекаем пользу из любой ситуации. Так ведь, доктор?!

— Простите?..

— Да все вы понимаете! — Женщина удовлетворенно выпрямилась, отчего рельеф пышных грудей с горделивым бесстыдством высвободился из-под распахнувшегося плаща. — Откаты там всякие, бонусы, премии от аптек… Да не пугайтесь вы! — покровительственно успокоила она нахмурившегося реаниматолога. — Я ведь тоже не первый день живу. Знаю, что кушать всем хочется… Но напрягать меня не нужно! Случай не тот! Ясно?!

— Не совсем, — сверля ей взглядом переносицу, отчеканил Темнов. — Но тему считаю исчерпанной. До свидания! — Он повернулся к отделенческим дверям.

— Минуточку! — Ее окрик стеганул реаниматолога по спине. — Мы еще не закончили.

— Я — закончил. — Теперь он на нее даже не смотрел. Гуманитарно-профессиональный интерес посетительница в его глазах утратила окончательно. — Нам больше не о чем говорить. К тому же я — занят.