Джордж уставился на него и, не дождавшись продолжения, сказал:

– Ты бы мне так помог. Спать можешь внизу. Там же есть кровать.

– Угу! – коротко кивнул Джона.

– Ты ведь и так частенько к нам наведываешься, – гнул свою линию Джордж. – Днем будет приходить Бернадетта. Ты только ночи прикрой.

– У меня в это время каникулы.

– Ты это уже говорил, я тебя понял.

– Я сам хотел бы уехать.

– Потом уедешь. Всего-то неделя.

– Да, так…

– Ты сам сказал, что у тебя две свободные недели.

– Я… о’кей, но…

– Одну неделю проведешь здесь, вторую делай что хочешь. Уедешь на Новый год.

– Почему бы вам не взять ее с собой?

– Ты не хуже меня знаешь почему.

– Честно говоря, не вижу особой проблемы.

– Это же корабль, Джона.

– На борту, конечно же, есть врачи.

– Не в том дело. – Джордж покачал головой. – Мне нужно вырваться.

Джона промолчал.

– Не так уж много я прошу.

Джона промолчал.

– Если б это от меня зависело, я бы взял Бернадетту на все время, но это же невозможно, сам знаешь.

– А Рис?

Рис, тетка Ханны по матери, жила в Огайо.

– Они с Льюисом везут детей к его родителям в Делрей-Бич.

– Должен же кто-то найтись.

И тут Джордж сказал:

– Она просила, чтобы это был ты, Джона.

Вина покладиста, вина изобретательна. Она манипулирует нами, склеивает несвязанные события, ищет причины. Мертвый мужчина, больная девушка. Паровой котел вины и так уже исходил дымом, а теперь разгорелся еще жарче.

И ведь Джордж в самом деле не так уж многого просит.

Вообще-то он не просил Джону даже навещать Ханну. Не просил его варить кофе, расчесывать Ханне колтуны, порой являться с букетом. Он сам, по доброй воле, начал делать все это, и его поступки стали для него законом. Каждый его визит обязывал к десяти следующим, и кого винить, если не себя. Он сам установил такой обменный курс.

Вот и станция.

– Я могу тебе заплатить, – предложил Джордж.

– Не надо мне платить. – Джона застегнул свой рюкзак. – Я подумаю.

– Позвони мне.

– О’кей. (Ведь это еще не значит «да».)

– И поскорее, надо еще заказать билеты.

– Я позвоню. (То есть он сказал «да».)

Джордж обнял его за плечи:

– Ты мне жизнь спасешь.

– Я позвоню.

Легкий летний дождь, тонкий туман висит, ни за что не цепляясь, но после город отчего-то становится грязнее прежнего: крышки люков – тусклые монеты, ветер несет обрывки мусора. Уже начало девятого, но многие магазины открыты. Продавщица из «Барракуды» выскочила перекурить. Мужчина с накладными ресницами под зонтиком – грустный смайлик – помахал рукой, останавливая такси, и подмигнул Джоне, который брел по Авеню А.

Привет, мир! – думал Джона. – Привет и пока. До завтра.

Он заскочил в лавочку, взял упаковку претцелей и подошел к пуленепробиваемой кассе. Кассир пробил чек, не отрывая глаз от черно-белого экрана: «Ред сокс» играли против «А».

– А что «Янкиз»? – поинтересовался Джона.

– Ничя из-за дожя.

Кассир уронил монетку, нагнулся за ней, а когда распрямился, вместо него Джона увидел Рэймонда Инигеса.

Джона попятился, смахнул ряд банок с арахисовым маслом, врезался спиной в морозильную камеру.

– Эй! – Клерк вскочил на ноги. – Вы чёвё такоё? Вы глупыё? – Кореец, лет шестидесяти с лишним. – Вы разобётё чё-тё.

– Извините! – Джона выбежал из магазина.

Он остановился на углу, согнулся, облизанный сырым воздухом, впился ногтями в ладони. Бессмыслица! Потерял контроль над собой. Если уж этот кореец померещился ему Рэймондом Инигесом, им может обернуться кто угодно.

Заглянул осторожно в магазинчик. Кореец снова уткнулся в телевизор. Ничего плохого Джона ему не сделал.

Все, успокойся. Успокойся же!

Он вошел в свой дом, задев дверью здоровенный сверток в коричневой бумаге. Адресован ему, из Бисмарка. На миг он устрашился, что это бомба. Подложена Рэймондом – живым мертвецом – или кровными мстителями. Оторвет ему руки, размажет клубничным джемом по стене. Да остынь же, остынь! Приди в себя, слышишь?

Джона ощупал сверху подозрительный сверток. Кто пошлет ему бомбу из Северной Дакоты? С центральными штатами он вроде бы не ссорился, напротив – там он закончил один из лучших университетов. Тамошние жители не станут посылать взрывчатку наугад, – хотя, правда, Унабомбер оттуда, но ведь он давно гниет в тюрьме. Наверное, это… впрочем, он понятия не имел.

Внутри оказалась простая белая коробка, запечатанная с обеих сторон большущими фабричными скобками. Джона разогнул их ключом от квартиры, наружу попер пенопласт.

– Вот черт! – сказал Джона.

Огроменный кубок, больше метра в высоту, увеличенная копия Кубка Стэнли, с «золотыми» ручками в форме виноградной лозы и «мраморным» основанием. На взгляд Джона оценил его в девяносто тысяч наклеек от мюслей плюс $13,95 за гравировку.

ВЕЛИКОМУ ДЖОНЕ СТЭМУ

СПАСИТЕЛЮ ДАМ

ПЛАТЕЛЬЩИКУ ЗА СВЕТ

ТЫ ПРАВИШЬ ВСЕЛЕННОЙ ЛЮБВИ

ЗЛАТЫМ СКИПЕТРОМ ЧУДЕС

Отхохотавшись, Джона высвободил свой трофей из упаковки и потащил его наверх, перешагивая через скопившиеся на неровном линолеуме лужи. Дверь квартиры была распахнута, и Джона сразу прошел внутрь.

– С ума сошел? – окликнул он друга. – Куда я это пристрою?

– Его нет. Он сказал, я могу подождать вас.

Джона обернулся. На диване сидела Ив Джонс.

Она повела его в убогий подвальный бар в шести кварталах от дома.

– Первое, что пришло на ум, – пояснила она, оглядываясь по сторонам и кусая губы при виде ободранной штукатурки на стенах. – Я раньше жила тут поблизости, но уже давно.

Он сказал, что все прекрасно.

– У меня невысокие требования. Я вообще редко выбираюсь.

Они сели в отдельной кабинке. Она заказала выпивку, он спросил, как она.

Она показала ему забинтованную руку:

– И еще плечо. В общей сложности шестьдесят два шва.

– Господи!

– Спасибо вам, что обошлось так, – сказала она. – И вы пострадали. Бедняжка!

Он понял, что она говорит о его локте.

– Зарастет без шрама. А если будет шрам, у меня есть что рассказать.

Она улыбнулась.

– Спасибо, – повторила она. – Большое спасибо.

Вблизи черты ее лица казались еще нежнее, чем на газетном снимке: подбородок – турецкая сабля, чуть надутые губки. Водолазка плотно облегает небольшую, но высокую грудь. Глаза – туманные озера. Уши – фарфоровые блюдечки – проколоты во многих местах; в козелке левого уха бриллиантовый гвоздик, с мочки правого свисает на золотой цепочке гранат. При каждом ее движении камешки сверкали и переливались, словно она плакала – не глазами, ушами.

– Надеюсь, вам дали передохнуть, – сказала она.

– С пятницы снова на работе.

– Безобразие какое! Вам должны были дать… не знаю… отпуск за отвагу?

– Скажите это шефу, – рассмеялся он.

– Наверное, вы читали эту статью?

Он ответил стоном.

– Что с ней не так?

– Та фотография, – сказал он. – Я на ней дурак дураком.

– Перестаньте, – сказала она. – Очень хорошее фото.

– И он все выдумал, – продолжал Джона. – Я не ординатор и не хирург. И уж никак не Супермен.

– По крайней мере, ваше имя он написал правильно.

Он приподнял брови:

– Вы – не Ив?

– Ив. Он написал не через ту букву.

– Какую же букву тут можно перепутать? – удивился он.

– Не в имени. В фамилии. Джонс.

– Как же пишется «Джонс»?

– Через два «Ж».

Он засмеялся:

– «Жжонс»? Как «жжёт»?

– Произносится «Джонс», «Дж». Но пишется «Жжонс», два «ж». Та же самая фамилия, но в какой-то момент кто-то напутал. Эти буквы на клавиатуре рядом, а может быть, еще раньше какой-нибудь мой предок так произносил или писал. А у вас, кстати, интересное имя. «Стэм» значит «ствол». Корень всех благ, доброе земное божество.