Ничего в Югенхайме Дагмар Императору не ответила. В состоянии глубокого потрясения вернулась она во Фреденсборг и проводила дни в молитвах и слезах. Родители и близкие были не на шутку встревожены. Их милая Минни, такая живая, такая беззаботная, превратилась в тень, обрекла себя на горькое одиночество. Она никого не хотела видеть, потеряла аппетит, и улыбка не появлялась на ее лице.

Почти через две недели после возвращения домой она получила письмо от Царя, письмо, полное ласки, добрых слов утешения. В нем же она нашла и нечто такое, что заставило ее истомленное сердце затрепетать. Александр II написал, что «очень желал бы», чтобы Дагмар «навсегда осталась в их семье». Намек был достаточно очевиден. Речь могла идти лишь о замужестве.

Она многое передумала и перечувствовала. Она не только любила умершего, но и уже сильно привязалась к Царской Семье, к загадочной стране России, религию, обычаи и язык которой она усердно изучала еще с прошлой осени. Принцесса жила этим последние месяцы и вдруг потеряла все сразу. В этой непростой ситуации нельзя было сказать лишнее слово, невозможно было проявить неделикатность.

Ее знакомство с Александром было мимолетным, было так окрашено горестным событием, что ни о чем другом думать не было сил. Молчаливый, совсем непохожий на покойного жениха, он не пытался завоевать ее расположение, что было вполне понятно и объяснимо. Они вместе рыдали у тела Никса, и эти слезы, эта тяжелая потеря их сблизила. Потом уже, когда они беседовали на берегу Рейна, он много ей рассказывал о старшем брате, и она поняла, как он ему был дорог. И душевные симпатии двух молодых людей, чувства к уже умершему объединили живых. Они расстались друзьями и договорились писать друг другу.

Дагмар не думала, что уже скоро надо будет отвечать на определенное предложение, надо будет искать трудные слова о себе, о своем будущем. И она их нашла. Она написала замечательное письмо Царю, которое, при самом пристальном анализе, не могло бросить тень на ее добропорядочность, но оставляло надежду.

«Мне очень приятно слышать, – писала Дагмар, – что Вы повторяете о Вашем желании оставить меня подле Вас. Но что я могу ответить? Моя потеря такая недавняя, что сейчас я просто боюсь проявить перед ней свою непреданность. С другой стороны, я хотела бы это услышать от самого Саши, действительно ли он хочет быть вместе со мной, потому что ни за что в жизни я не хочу стать причиной его несчастья. Да и меня бы это скорее всего также не сделало бы счастливой. Я надеюсь, дорогой Папа, что Вы понимаете, что я этим хочу сказать. Но я смотрю на вещи так и считаю, что должна об этом Вам честно сказать». Она оставляла право решающего хода за Цесаревичем, проявив этим и такт и ум.

Представлять Датский Королевской дом на похоронах в Петербурге должен был старший брат Минни Фредерик («Фреди»), который привез туда рассказ о тяжелых переживаниях сестры, чем вызвал новый отклик добрых чувств к ней со стороны русских, особенно со стороны Царя.

Датский принц быстро подружился с Александром, и все дни пребывания в столице Российской Империи они часто встречались и проводили много времени. Фреди рассказывал ему о Дании, о Дагмар, а Цесаревич – о себе и о России. С братом Дагмар передала фотографию Никса, которую сопроводила запиской, первым ее посланием к Александру Александровичу: «Посылаю Вам обещанный портрет нашего любимого усопшего, прошу Вас сохранить ко мне Ваши дружеские чувства. Пусть воспоминания о нем хотя бы иногда станут нас объединять. Ваша любящая сестра и подруга Дагмар».

Вполне определенно Датская Принцесса проявляла интерес к молодому, красивому и такому большому русскому Принцу, который, в свою очередь, выказывая симпатию к своей датской «сестре и подруге», не склонен был строить далеко идущих планов. Но расположение к ней у него уже было. В мае 1865 года он написал в дневнике: «Грустно было покидать милый Югенхайм, где так приятно живется, и в особенности было хорошо, когда была там с нами милая душка Дагмар; когда-то мы ее увидим, неужели она не приедет сюда? Можно сказать, что вся Россия ее полюбила и считает ее Русскою».

Однако Цесаревич был противником скорых решений, а обсуждать свою женитьбу чуть ли не у гроба умершего брата считал просто неприличным. Вскоре после похорон отправил небольшое любезное письмо Дагмар, и в их переписке наступил затяжной перерыв. Она не могла ему писать по нормам этикета. Ведь она же все еще в трауре и что она может сообщить? Он же не писал потому, что не знал, что сказать, так как еще не мог разобраться в своих чувствах. Но на стороне маленькой датчанки было время и еще один мощный союзник – Император Александр II.

Шли недели, и Цесаревич Александр все чаще и чаще вспоминал такое милое существо, с которым его свела судьба в Ницце. Раны душевные затягивались, и земные заботы и страсти проявлялись сами собой. 25 июня 1865 года занес в дневник: «С тех пор, что я в Петергофе, я больше думаю о Dagmar и молю Бога каждый день, чтобы Он устроил это дело, которое будет счастье на всю жизнь. Я чувствую потребность все больше и больше иметь жену, любить ее и быть ею любимым».

Эти настроения постоянно подогревали разговорами отец и мать. Мария Александровна даже написала Датской Королеве Луизе и пригласила ее с дочерью погостить у них в Петергофе. Королева откликнулась любезным письмом, благодарила Царя и Царицу, но с грустью сообщила о невозможности приехать «в этом сезоне», так как Дагмар требуется теперь полный покой и ей необходимо принимать морские ванны. К этому королева сочла нужным присовокупить, что дочь «будет и дальше заниматься русским языком».

Александр II объяснил сыну, что такой ответ на языке династической дипломатии означает следующее: мать просто опасается, как бы подобный приезд не вызвал разговоры о том, что Королева и Король желают любой ценой поскорее выдать свою дочь замуж, лишь бы не потерять случай. Император предложил выждать время, и тогда все будет хорошо.

Цесаревич же уже был настроен вполне определенно и записал: «Кажется, сама Dagmar желает выйти замуж за меня. Что же касается меня, то я только об этом и думаю и молю Бога, чтобы Он устроил это дело и благословил бы его». Но на пути к брачному венцу русскому Великому князю предстояло пережить еще немало испытаний.

После смерти старшего брата в жизни Александра произошли важные перемены. Он стал Наследником Престола, ему теперь надлежало быть чрезвычайно серьезным и требовательным к себе, к своему обучению и образованию; аккуратным и выдержанным в отношениях с людьми. Цесаревич – значительно больше, чем Великий князь; к нему отношение особое: подобострастно-пристрастное. Видя в нем будущего Царя, его слушали, оценивали и за ним наблюдали совсем по-иному. Многие придворные, ранее не проявлявшие особого внимания, начинали льстить и заискивать. Друзья тоже понимали новую роль Александра Александровича.

Деятельный и неугомонный Вово сразу же после похорон подарил толстую тетрадь, умоляя Александра регулярно вести дневник, чтобы сохранить для потомков слова и дела. На первую страницу даритель занес пожелание: «Его Императорскому Высочеству Государю Наследнику Цесаревичу Александру Александровичу. Первая книга, предназначаемая для Ваших дум, чувств, впечатлений». Наследник Престола дал обещание ежедневно вести записи, хотя это ему и не нравилось. У него раньше была памятная книжка, куда он по прошествии дня заносил несколько фраз. Теперь же надо было подробно описывать свое житьё-бытьё.

На протяжении последующих нескольких лет Александр Александрович аккуратно, каждый вечер или утро, мелким почерком заполнял обширные листы толстой книжки. Он никогда не был уверен, что это кому-нибудь понадобится, но ведь «так надо», а раз дело касалось долга, то здесь будущий Царь никаких уступок себе не делал. К тому же первое время, почти каждый день, к нему забегал Вово, и они, как было условлено сразу, читали друг другу свои дневниковые записи, а потом обсуждали их. Через некоторое время Цесаревичу надоела эта процедура, а манера Мещерского все подвергать критике, давать бесконечные советы раздражала, и совместные чтения и обсуждения постепенно прекратились. Вести же дневник Александр не прекратил до самого своего воцарения.