Он об этом не раз думал, и у него появилась мечта: как бы было хорошо, если бы на Мещерской женился его близкий друг, наследник огромного состояния граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков. Цесаревич считал, что «это был бы великолепный муж: честный, благородный и умный малый. Я был бы совершенно счастлив и спокоен, если бы этим кончилось».

Графу уже было двадцать восемь лет – пора обзаводиться женой, а лучше чем М.Э. другу Иллариону не найти. Александр несколько раз расхваливал его в разговоре с княжной и очень сожалел, что они мало знакомы. Но эта мечта так и осталась мечтой. Вскоре Воронцов-Дашков женился на графине Елизавете Шуваловой (1845–1924), у них была большая и дружная семья. Прошли годы, и случилось так, что единственный сын Марии Мещерской Элим Павлович Демидов (1868–1943) женился в 1893 году на дочери Иллариона Ивановича – Софье (1870–1953).

Встречи и разговоры Наследника Престола и княжны снова привлекли внимание при Дворе. 9 ноября 1865 года записал: «Опять пошли неприятности. М.Э. мне сказала, что к ней пристают, зачем она садится возле меня так часто. Но это не она, а я сажусь возле нее. Снова придется сидеть Бог знает где и премило скучать на собраниях. О глупый, глупый свет со своими причудами».

Очередное предостережение произвело лишь краткосрочное действие. Они продолжали видеться и на вечерах у Императрицы, и на катке, где можно было вести себя значительно более раскованно. Уже 17 ноября Александр и княжна, мало обращая внимания на окружающих, проговорили добрых два часа. Разговор был очень интересен Наследнику, так как впервые Мещерская многое рассказала о своей жизни, о сиротских годах на чужбине. Ее откровенность глубоко тронула Александра Александровича.

Вскоре последовала жестокая кара. Обер-гофмейстерина Императрицы, сухая и чопорная графиня Екатерина Тизенгаузен (1803–1888), хранительница устоев и традиций, которую многие придворные боялись, как огня, вызвала фрейлину и устроила ей настоящую «головомойку». Она сообщила княжне, что та ведет себя крайне неприлично, что она чуть ли не открыто «бегает» за Наследником и ставит в неловкое положение не только себя, но, что совершенно недопустимо, и его. Как же можно себя так вести, ведь это ни на что не похоже! – негодовала графиня. Она категорически приказала Мещерской, во избежание «серьезных последствий», перестать встречаться с Цесаревичем, намекнув, что таково желание Императрицы. Мещерская не смела перечить.

Верная Саша Жуковская на следующий день умудрилась встретиться с Цесаревичем и все рассказала, прибавив, что княжна очень сожалеет, но «больше не будет садиться рядом». Александр Александрович был вне себя от возмущения и свое негодование доверил дневнику:

«Опять снова начались сплетни. Проклятый свет не может никого оставить в покое. Даже из таких пустяков поднимают истории. Черт бы всех этих дураков побрал!!! Даже самые невинные удовольствия непозволительны; где же после этого жизнь, когда даже повеселиться нельзя. Сами делают черт знает что, а другим не позволяют даже видеться, двух слов сказать, сидеть рядом. Где же после этого справедливость!» На эти вопросы Александру никто не мог ответить, да он и не надеялся на разъяснения.

Последующие недели у Наследника было плохое настроение, и он даже несколько раз пропустил вечера у Мамá, сославшись на недомогание. Александр думал много о счастье, о справедливости и о своей судьбе, которая ему в этот момент представлялась такой безрадостной. Его охватил приступ меланхолии, которую заметили окружающие, но причина которой большинству была непонятна.

События же развивались вне зависимости от настроения самого Наследника, и предначертанное должно было случиться. 28 ноября 1865 года его вызвал отец и сообщил, что он получил письмо от Дагмар, которая просила передать ему свою фотографию. Император попросил сына написать Принцессе ответ и поблагодарить за подарок. Но прошло почти три недели, прежде чем Александр исполнил Цареву волю и отправил в Копенгаген несколько слов. Мыслями и чувствами он был далеко от Дании.

В начале декабря Царская Семья переехала на постоянное жительство в Петербург, и Александр записал: «Жалко было покидать Царское, где, может быть, в последний раз провел такую весну и осень. Сколько милых воспоминаний».

В столице все завертелось обычным порядком: учеба, встречи с родственниками, а вечером – театр и чтение. Самые яркие впечатления того трудного и печального для Цесаревича периода: опера Александра Серова «Рогнеда», поставленная на главной Императорской сцене в Мариинском театре, драма А.С. Пушкина «Дубровский», которую он узнал впервые и где описана так талантливо большая и настоящая любовь, верность и предательство, а также «Тарас Бульба» Н.В. Гоголя, где показаны сильные и честные характеры, которые ему всегда импонировали.

Незадолго до Нового года Императрица имела разговор с сыном о Дагмар, и он выразил свое согласие «сделать все, что надо». Почти через месяц, 11 января 1866 года, разговор был продолжен. В тот день решили: Александру необходимо ехать в Копенгаген и просить руки. Он не возражал и записал, что «если Бог даст, все будет как желаем».

Как желаем! Он готов безропотно подчиниться долгу. Через три дня у Императрицы он осмотрел коллекцию драгоценных подарков – украшений для Датской Принцессы, которые начали делать еще при Никсе, но потом все остановили. Сейчас все было завершено и выглядело очень впечатляюще. В тот день занес в дневник, что «если Бог даст, она будет моей женой».

Судьба семейной жизни, как казалось, была окончательно решена. Император Александр II условился с Датским Королем Христианом IX, что его сын приедет в начале лета в Копенгаген. Смысл визита был вполне очевиден, и все исподволь начали готовиться к важному событию.

Александр знал, что обязан отправиться в Данию и попытаться добиться согласия Дагмар стать его женой. Все было просто, ясно и невыносимо тоскливо. Принцесса ему нравилась, она была именно той, кого только и мог видеть своей женой. Но оставались другие привязанности, а до лета еще было так далеко.

16 февраля 1866 года Мари Мещерской исполнилось 22 года, и Александр послал ей свою фотографию и передал поздравления. Через десять дней наступил день рождения Цесаревича. Настроение было безрадостным: «Вот минуло мне 21 лет, что-то будет в этот год? Вспомнил я письмо милого брата, которое он написал мне ровно год тому назад, где он поздравляет меня с 20 годами… Но вот его не стало, и он оставил мне свое место, которое для меня было всегда ужасно, и я только одного желал, чтобы брат мой был женат скорее и имел сына, тогда только, говорил я себе, я буду спокоен. Но этому не суждено было исполниться».

Через два дня, на вечере у Мамá, как было заведено накануне Великого Поста, было чтение Евангелия от Иоанна с пояснениями. Цесаревичу вспомнилась Ницца. Стало грустно. «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так, Я сказал бы вам: «Я иду приготовить место вам». И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтоб и вы были, где Я. А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете».

Эти проникновенные слова звучали у постели умирающего Никса, и Александр навсегда их запомнил. На какое-то время вдруг позавидовал своему старшему брату. Мысль была крамольной, и он ее быстро отбросил.

Той весной, как никогда раньше и никогда потом, он остро ощутил свою ненужность в этом мире, земную неприкаянность. Кто он, зачем он? Нет, конечно, он знал все и о предназначении, и о долге, и беспрекословно готов был нести крест судьбы. Однако существовали чувства, оставались желания, естественные и неизбежные для молодой и искренней натуры. Ему хотелось любить, быть любимым, ежеминутно осознавать и ощущать свою нужность близкому человеку. Юность проходила, мальчик становился мужчиной.

Его уже не удовлетворяла отроческая влюбленность; он мечтал уже о нечто большем. Ему хотелось иного, чем простых встреч и милых разговоров с симпатичной женщиной. М.Э. находилась рядом, она была дорога и желанна. 15 марта записал: «Я ее не на шутку люблю, и если бы был свободным человеком, то непременно бы женился, и уверен, что она была бы совершенно согласна».