В одном из поздних интервью Ахматова обмолвилась несколько жестоко, но в известном смысле справедливо: «Смерть его в 1936 году была благословением, иначе он умер бы еще более страшной смертью, чем Юркун, который был расстрелян в 1938 году»[695]. С арестом Юркуна погибло большинство поздних рукописей Кузмина, стихи практически не печатались. Кузмин, подобно Брюсову и Блоку, ушел в далекое литературное прошлое. Только, в отличие от них, он не был произведен в классики, а оставался лишь одной из фигур литературного фона эпохи, почти не различимой.
Думается, что для него самого было бы приятным сюрпризом прочитать в книге воспоминаний эпизод из лагерной жизни тридцатых годов: «…накануне, на собрании, Полянцев предложил применить к ней суровый вид репрессии — полить ее из поганого ведра, после чего она считалась бы опозоренной и никто из ее среды не мог бы иметь с ней ничего общего. В барак вошел автор проекта с гитарой в руках. Перебирая струны, он пел: „Дитя, торопись, торопись, помни, что летом фиалок уж нет!“ Дедикова хриплым голосом спросила с верхних нар: „Жора! Правда ли, что ты хочешь лишить меня звания Тоси?“ Продолжая перебирать струны, Полянцев пожал плечами и сказал: „А какое мое дело?“ Потом бравурным речитативом повторил три раза: „фиалки, фиалки, фиалки“, приглушил струны ладонью и вышел из барака. Это была его последняя песня»[696]. Давняя «песенька» Кузмина удержалась в устах не профессионального исполнителя[697], не тонкого ценителя русских романсов, а авторитетного уголовника.
Кюхельбекеревская строка: «Горька судьба поэтов всех времен» — явно даже не подразумевала такой судьбы, какая выпала на долю Кузмина: один из самых известных поэтов своего времени, истинный, до мозга костей, лирик, предугадавший очень многое в путях развития мировой поэзии, оставался на своей родине (как, впрочем, и в русской диаспоре) практически забытым. И все-таки мы уже стали свидетелями того, что многочисленные читатели поэзии находят прелесть в прекрасной ясности и изысканной сложности его стихов, как постепенно оживает его изящная проза, как становится все определеннее его место в истории русской литературы не только начала века, но и литературы послеоктябрьской, когда подпольное, заветное, крамольное постепенно выходит на поверхность.
В 1907 году Кузмин придумал себе эпитафию: «30 лет он жил, пел, смотрел, любил и улыбался»[698]. Надпись на его могильной плите предельно проста:
Михаил Кузмин
1875–1936
ПОЭТ
ИЛЛЮСТРАЦИИ
A. A. Кузмин, отец поэта. Саратов, 1870-е гг.
Санкт-Петербург. Васильевский остров. 1900-е гг.
Михаил Кузмин. Около 1890 г.
Восьмая мужская гимназия, в которой учился М. Кузмин. Санкт-Петербург, 1890-е гг.
Георгий Чичерин. 1900-е гг.
Михаил Кузмин в шубе Вяч. Иванова на крыше «Башни». 16 января 1908 г.
Рисунок Н. Феофилактова для обложки книги М. Кузмина «Крылья». Москва, 1907 г.
Михаил Кузмин в одежде старовера. 1906 г.
Михаил Кузмин. 1909 г.
Сергей Ауслендер. 1910-е гг.
Михаил Кузмин. Шарж М. Добужинского. Фрагмент. 1909 г.
Карикатура на М. Кузмина в газете «Петербургский листок». 1908 г.
Вячеслав Иванов. 1910-е гг.
Иоганнес фон Гюнтер. 1910-е гг.
Вячеслав Иванов и Лидия Зиновьева-Аннибал. 1907 г.
Вячеслав Иванов и Вера Шварсалон. Начало 1910-х гг.
Санкт-Петербург. «Башня» Вячеслава Иванова. Современное фото
Фотография М. Кузмина с дарственной надписью: «Милому Юрочке Юркуну. М. Кузмин. 1913. Каким я был 10 лет тому назад и каким больше быть не собираюсь»
Леонид Каннегисер. 1913 г.
Фотография М. Кузмина с дарственной надписью А. Ахматовой: «Дорогой и многоуважаемой Анне Андреевне Гумилевой с искренней дружественностью. М. Кузмин». 1910 г.
Санкт-Петербург, бывший дом Жако, в подвале которого располагалось арт-кабаре «Бродячая собака». Современное фото
Фотография с дарственной надписью Ю. Юркуну. Слева: «Имел я вид козлиный и козлика дождался»; вверху: «И это тоже — я (?)»; справа: «Юрочке Юркуну козлику бабушка»; внизу: «Дорогому и милому. Не зная Вас, я ждал такого, как Вы все время. М. Кузмин». 1913–1914 гг.
Юрий Юркун. Около 1913 г.
Двор Дома искусств. Рисунок М. Добужинского. 1920 г.
Михаил Кузмин и Юрий Юркун. 1914–1916 гг.
Г. Чичерин произносит речь на банкете по случаю подписания советско-иранского договора. Москва, 1927 г.
Юрий Юркун, Михаил Кузмин и историк Алексей Степанов в Летнем саду. Август 1934 г.
