Требовалось кем-то заполнить «кадровые ниши», опустевшие с падением крупнейших фигур опричнины. Тогда опричное военное командование и Дума пополнились выходцами из высшей титулованной аристократии. Раньше такого в опричнине не случалось! В опричной военной иерархии возвысился и даже стал командующим опричным полевым соединением князь Ф. М. Трубецкой, знатнейший Гедиминович. Полки и самостоятельные отряды опричников возглавили знатнейшие «княжата»: князь В. И. Барбашин, князья Пронские, А. П. Хованский, Н. Р. Одоевский, В. И. Темкин-Ростовский. Некоторых из них даже пожаловали думными чинами… Все они, помимо князей Ф. М. Трубецкого и В. И. Барбашина, прежде имели прочные связи с удельным двором опального князя Владимира Андреевича Старицкого. Как уже говорилось, призыв бывших служильцев Старицкого дома в опричную армию облегчался тем, что прежний их господин уже не мог использоваться как «живое знамя» какой-либо оппозиции.

Таким образом, царь вынужден был опереться в опричной Думе и опричной армии на ту же высшую титулованную знать, которую прежде не допускал к власти в своем «уделе». Но среди нее не было доверенных людей! Все эти Трубецкие, Хованские, Одоевские для государя Ивана Васильевича — чужаки. Они могли считаться весьма ценными или же, напротив, скверными служильцами, но в любом случае царь не имел никаких гарантий их верности. От опричнины пострадали их родственники и свойственники. Как минимум от руки опричника сгинули многие люди, принадлежавшие той же общественной среде. Опричнина висела над их головами дамокловым мечом. Добрая служба в большей степени оказалась для них способом избежать казни, а не добиться пожалований да и просто исполнить свой долг. В подобной ситуации безраздельно доверился бы им лишь сущий простак, новичок в политике. Иван IV давно вышел из возраста наивности и отлично понимал, какими рамками ограничена преданность опричников-аристократов. Думается, верил монарх лишь одному из них — князю Василию Темкину-Ростовскому. Его «проверили» кровью, каковую пришлось лить прилюдно, и особыми поручениями, сущность которых убийственна для репутации. Так, например, князю поручили добыть компрометирующие материалы на митрополита Филиппа, и Василий Иванович справился с задачей, использовав широкий диапазон средств, не исключая пытки. Его людям пришлось пытать не кого-то, а смиренных соловецких иноков.

Прочей высшей знати, взятой в опричнину, — знаменитейшие роды царства! — подобные «проверки «не коснулись.

Что это значило для Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского и ему подобных людей? Да прежде всего расширение возможностей влиять на царя. Ушли Вяземские, ушли Плещеевы, ушли боярские роды, бывшие рядом с Иваном IV от начала опричнины; следовательно, недостаток испытанных помощников, доверенных лиц, Иван IV теперь мог восполнить из одного источника: приближая к себе «худородных». Эти-то «проверены» до конца! Эти давно не чужие.

Надо полагать, год 1570-й как нельзя более укрепил положение разнообразных опричных «парвеню», ставших ближайшими помощниками государя.

Некоторые специалисты по грозненской эпохе считают, что именно Г. Л. Скуратов-Бельский погубил опричников «первого призыва», «отцов-основателей» опричного уклада. Историк Р. Г. Скрынников прямо пишет: «Малюта Скуратов и Василий Грязной использовали донос Ловчикова, чтобы свергнуть старое руководство опричнины»[163]. Это не исключено: и Плещеевы, и даже не слишком родовитые Вяземские стояли на социальной лестнице того времени выше Григория Лукьяновича. У царя они пользовались благорасположением. Мотив «убрать конкурентов» может быть приписан Григорию Лукьяновичу. Но… твердых доказательств нет, и не стоит пускаться в фантазии.

Кадровый переворот 1570 года отделил старую, раннюю опричнину от совершенно другой, новой.

Обретение высокого чина думного дворянина — не единственный признак возвышения Малюты.

В XVI столетии «служилые люди по отечеству» добивались успеха на службе всем родом, всем семейством. Они чрезвычайно высоко ценили семейные связи, свято блюли интересы родни. За «своих» держались крепко, всегда изъявляли готовность им помочь. А если на кого-то из видных людей рода падала государева опала, то доставалось также не ему одному, но и членам его семейства. Благо одного человека, сколь угодно знатного, весьма часто должно было отступить на второй план, когда речь шла о благе всего рода. Тот, кто отступался от своего долга перед родными и близкими, выглядел нравственным инвалидом.

Следовательно, как только один «худородный» служилец возвышался благодаря доброму отношению государя, он немедленно принимался вытягивать родичей наверх, к себе поближе. Такое поведение не осуждалось, напротив, оно являлось моральной нормой. Отказ «порадеть» своим в глазах русского дворянина XVI века — дело противоестественное.

Но до положения, когда можно «тянуть» родню к выгодным «именным» назначениям, надо еще дослужиться.

Когда Григорий Лукьянович получил подобную возможность?

Источники позволяют ответить на этот вопрос с достаточной точностью: как раз в 1570 году. Именно тогда разрядные записи «засвечивают» высокие назначения других Скуратовых-Бельских.

Так, в царском походе против крымцев, состоявшемся осенью 1570 года, «поддатнями» у «рынды с большим саадаком» князя Петра Хворостинина числятся Верига Третьякович Бельский и Богдан Яковлевич Бельский[164]. В мае 1571-го тот же Верига вновь назначается поддатней в походе Ивана IV против хана Девлет-Гирея; такую же должность получает и его двоюродный брат — Григорий Нежданов[165].

Так Григорий Лукьянович вытащил поближе к государю троих племянников. И так началась головокружительная карьера Богдана Бельского, великого временщика…

В октябре 1571 года Малюте и его ближней родне оказали новые почести.

После смерти царицы Марии Темрюковны царь велел устроить «смотр невест» и выбрал себе красавицу Марфу Собакину. 28 октября Иван IV сделал ее новой — третьей по счету — супругой. Брак продлился всего две недели: несчастная Марфа Васильевна заболела и скончалась. Подозревали отравление. Притом отравителем мог выступить некто из круга «худородных выдвиженцев»: незнатная Собакина, возможно, пала жертвой соперничества между теми родами, чья судьба полностью зависела от милости государя. Служилая знать не рассчитывала на брачный союз с царем: он явно пренебрегал красавицами из родовитых семейств — сначала взял чужачку Марию Темрюковну северокавказского рода, потом худородную Собакину… да и последующие жены царя не принадлежали аристократической среде. Первой и последней по-настоящему знатной русской женщиной, побывавшей в супругах Ивана Васильевича, стала Анастасия Захарьина-Юрьева, умершая в 1560 году. Убивать Собакину для служилого аристократа означало крупно рисковать, надеясь на призрачный матримониальный «бонус» и располагая притом вполне реальным родовым состоянием. Подобное деяние не только безнравственно, оно еще и до крайности нерационально. А вот выходцу из небогатого и неродовитого семейства убийство молодой царицы открывало перспективы для интересной игры… Царицу Марфу убрать с дороги, а кого-то из своих «подставить» монарху. Раз государь не гнушается худородными невестами, чего на Москве испокон веку не случалось, почему бы нет? Впрочем, твердые доказательства того, что Марфу Собакину действительно отравили, до настоящего времени отсутствуют. Ходили слухи, будто ее уморило самодельное средство от бесчадия. Один из иностранных источников сообщал о царе: «Третий раз он сочетался браком с одной боярыней, которая вскоре умерла, выпивши какое-то питье, пересланное ей матерью чрез придворного; этим питьем она, может быть, хотела приобресть себе плодородие; за это и мать, и придворного он казнил»[166].