Столыпин был глубоко тронут заботой государя. «Ваше Величество, – благодарил Петр Аркадьевич. – Я не нахожу слов, чтобы выразить чувства, вызванные во мне милостивым ко мне вниманием Вашего Величества во время моей болезни. Вы знаете, Государь, что я не мастер, да и стесняюсь касаться этих вопросов, но есть вещи, которые не забываются и навсегда незабвенным останется для меня и жены то царственное отношение, которое Ваши Величества так человечески проявили к своему больному слуге. Я молю Бога, чтоб он дал мне силы и возможность не словами, а делом отслужить своему Государю хоть частицу того добра, которое постоянно от него вижу»^[223].

Физическое и душевное состояние премьера продолжает и дальше беспокоить государя. В октябре 1909 г. император писал из Ливадии матери: «Столыпин провел здесь три дня и каждый вечер просиживал со мною по два часа. У него отличный вид и весьма бодрое настроение; здесь он хорошо гулял. Теперь он в Петербурге переезжает с Елагина в дом Министерства внутренних дел, так как он считает неудобным оставаться в Зимнем дворце. По-моему, он прав, и для него гораздо удобнее жить в своем доме, а не во дворце»^[224].

З0 мая 1910 г., написав премьеру деловую записку, государь сделал приписку «Желаю Вам хорошо отдохнуть и до свидания до Риги». «Все это так естественно, – комментирует царские пожелания историк А.П. Бородин, – по отношению к человеку, которого уважаешь, ценишь, любишь»^[225].

Как человек с чуткой совестью, Николай II понимал, что целый букет болезней премьера – результат его жертвенного служения трону и России. За пять лет своего премьерства Столыпин «заработал» больное сердце, склероз сосудов, порок клапана, Брайтову болезнь в почках и плеврит.

В письме к матери Марии Федоровне Николай II охарактеризовал годы совместной работы со Столыпиным как время «исключительного доверия». Действительно, отношения государя со своим премьером выходили за рамки протокола. Одним из показателей открытости была готовность царя делиться с премьером некоторыми, за исключением таинственной болезни наследника, семейными проблемами и секретами. В одном из писем Николай II рассказывает Столыпину о лечении царицы, другой раз на просьбу остерегаться Распутина государь признается: «Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы». В устах Николая слово «истерика» – характеристика нервной болезни, а не осуждающая оценка. Царь открывает Столыпину семейную тайну болезни государыни, стремясь вызвать в нем сочувствие к царице^[226]. И царь не ошибся. Когда для лечения жены он собирался в сентябре 1909 г. уехать в Италию, Петр Аркадьевич напишет ему такие строки: «Да хранит Вас Всевышний во время пути. Горячо молю об этом Господа Бога. Мы все утешены добрыми вестями о здоровье Ее Императорского Величества»^[227]. Через год, когда царь опять повезет супругу в Италию, Столыпин повторит свои пожелания. «Дай Бог, – писал он 26 сентября 1910 г., – чтобы лечение Ее Величества продолжалось так же успешно, как и началось, и помоги Господь Вашим Величествам вернуться на родину благополучно и в добром здравии»^[228].

Семья Столыпина была выбрана мишенью террористов не случайно. Их целью было не только убрать премьера, но и нарушить его душевное спокойствие, вызвать в нем колебания и малодушие или, наоборот, побудить к ответной жестокости. Однако боевики просчитались как в отношении Столыпина, так и в отношении царя. Еще в 1905 г. великая княгиня Елизавета Федоровна показала пример христианского отношения к подобным злодействам. После того как ее мужа разорвало бомбой, брошенной революционером Каляевым, она мужественно собственными руками собрала разбросанные взрывом останки супруга, простила убийцу, передала ему в тюрьме Евангелие и икону и долго беседовала с ним, призывая к покаянию. Вместо того чтобы предаваться унынию и отчаянию, она, являя пример всем женам, чьи мужья служат трону, начала активно заниматься делами милосердия, ее жизнь стала радостью и светом для многих нуждающихся и обремененных. В 1918 г. великая княгиня взошла на свою Голгофу, приняв мученическую смерть от большевиков^[229].

Это сораспятие Христу явилось последним средством нравственного пробуждения страны. Царь Николай и Столыпин были готовы к такому подвигу. Не только они, но и их семьи понимали, на какой вызов судьбы им придется ответить. Это был их общий путь, на который они вместе решились, принеся на священный алтарь России свое земное счастье и благополучие.

По воспоминаниям очевидцев, после взрыва на даче Столыпин, немного придя в себя, воскликнул: «Это не изменит нашей программы. Мы будем продолжать проведение наших реформ. В этом спасение России»^[230]. Еще ранее, в должности губернатора, когда саратовские террористы пригрозили отравить его двухлетнего сына, Столыпин как истинный христианин возложил свою печаль на Бога: «Я буду продолжать свое дело. Да сбудется воля Господня!»^[231]

Осенью 1912 г. в Спале у восьмилетнего царевича в результате ушиба возник острый приступ гемофилии, наследник страдал от страшных болей. Лучшие медики страны были бессильны. Казалось, ребенок был обречен. Приехавший тогда к царю с докладом министр иностранных дел С.Д. Сазонов был поражен мужеством государя: «Государь принял от меня несколько докладов, подробно говорил со мной о делах <…>. А между тем в нескольких шагах от его кабинета лежал при смерти его сын, вымоленный у Бога матерью своей, Наследник Русского Престола, за жизнь которого он отдал бы свою»^[232].

И после пережитого уже в следующем, 1913 г. государь вместе с августейшей супругой принимает решение снять чрезмерную опеку с больного сына, хотя малейший порез или ушиб, кровоизлияние из носа, чрезмерное мускульное напряжение могли привести к летальному исходу. Но душа важнее тела. Понимая, что постоянный бдительный надзор превратит ребенка в беспомощное, бесхарактерное существо, сделает из него нравственного калеку, родители снимают контроль. В 1916 г. Николай II пошел еще дальше: ради подъема патриотического духа в армии он берет цесаревича Алексея на фронт^[233]. Такова была Авраамова жертва в начале XX столетия.

Господь сподобил Ольгу Борисовну быть рядом с супругом во время его предсмертных страданий. Еще до приезда жены в первую же ночь после ранения Столыпин исповедовался у священника Павла Ливитского. В конце исповеди Петр Аркадьевич перекрестился левой рукой и обратился к отцу Павлу с последней просьбой: «Батюшка, молитесь о моей супруге Ольге, мы хорошо с ней жили, она будет тревожиться»^[234]. Умирающий знал, какой тяжелый и скорбный путь предстоит ей. Но что невозможно человеку, возможно Богу, и Его всемилостивой заботе и попечению передавал Столыпин любимую жену.

Когда перед царем был поставлен вопрос об отречении в пользу цесаревича Алексея, он принимает трудное решение: отрекается за себя и за сына. Это решение было принято после того, как придворный врач Федоров поставил окончательный диагноз: царевич Алексей останется инвалидом на всю жизнь^[235]. Обрекать на царство не в полной мере дееспособного сына, да к тому же без отцовской поддержки, в чуждом и враждебном окружении было бы для государя настоящим жестокосердием.

Император встретил смерть вместе с семьей. Во время вынесения приговора Николай вышел вперед, пытаясь заслонить детей и жену от выстрелов палачей. Что чувствовали, какие потрясения испытали в этот страшный миг расстрела царь и его домочадцы, ведает один только Бог.

Путь на вершины государственной власти может быть различным. Одни шагают по головам, беспощадно убирая конкурентов, другие лицемерно присваивают чужие достижения, выдавая за свои, третьи, несмотря на доброе устроение души, идут на незначительные, как им кажется, компромиссы со своей совестью, желая сохранить власть и влияние.