Страх за семью, тревога за детей стали еще одной нитью, связующей царя и Столыпина.

Из письма Петра Аркадьевича к Ольге Борисовне от 31 июля 1904 г., Санкт-Петербург:

«Ты спрашиваешь про Петербург – удручение полное везде! Сегодня зловещие слухи, что адмирал Витгефт убит и вся Порт-Артурская эскадра рассеяна и разгромлена. Господи, какие тяжелые времена для России, и извне, и внутри. Единственный светлый луч это – рождение Наследника. Что ждет этого ребенка и какова его судьба и судьба России?»^[204]

После взрыва на столыпинской даче государь в тот же день, 12 августа 1906 г., послал Петру Аркадьевичу телеграмму следующего содержания: «Не нахожу слов, чтобы выразить свое негодование; слава Богу, что Вы остались невредимы. От души надеюсь, что Ваши сын и дочь поправятся скоро, также и остальные раненые»^[205]. Царь глубоко принял к сердцу горе своего министра, ему были понятны переживания Столыпиных: ведь собственный его сын, неизлечимо больной царевич Алексей, в любой момент мог умереть от кровоизлияния.

Следующее царское послание из Петергофа приходит 13 августа:

«Петр Аркадьевич!

Благодарю Бога, оставившего вас невредимым рядом с тем страшным разрушением, которому подвергся ваш дом. Верьте чувству нашего сострадания, которое мы, как родители, испытываем, думая о вас и вашей супруге, как вы оба должны мучиться за бедных деток ваших! Надо твердо уповать на милость Господа Бога, что Он сохранит и исцелит их^[206].

Тяжело сознание, сколько невинных жертв пострадало при этом!

Вчера я был не в состоянии написать вам несколько связанных слов.

Поздно вечером я принял Щегловитова, который был на месте взрыва час спустя; от него я получил первое описание и объяснение того, что случилось. Положительно ваше спасение есть чудо Божие, иначе нельзя смотреть на него.

Надеюсь, вы не сильно потрясены случившимся и можете продолжать работать, хотя забота о детях, понятно, должна угнетать душу.

Да поможет вам Господь во всех ваших трудах и укрепит вас и супругу вашу. Убежден, что горячее сочувствие благомыслящей России на вашей стороне более, чем когда-либо.

Мысленно с вами.

Искренно уважающий вас, НИКОЛАЙ»^[207].

Невинные мучения детей Столыпина духовно сблизили Николая II и реформатора. Царь показал себя настоящим милосердным христианином: ни одна семья государственного деятеля не получила столько царского внимания и заботы, как семья Столыпина. Члены царской семьи постоянно справлялись о здоровье Аркадия и Наталии. Жизнь детей-страдальцев стала предметом постоянных забот государя. Когда Николаю II передали наивный детский вопрос Аркадия, поставили ли бросивших бомбу «злых дядей» в угол, царь сказал Петру Аркадьевичу: «Передайте вашему сыну, что злые дяди сами себя наказали»^[208].

По настоянию Николая II Столыпин и его домашние в целях личной безопасности переехали в Зимний дворец, однако принятые меры защиты не успокоили царя. «Я все еще боюсь за доброго Столыпина», – писал он матери 11 октября 1906 г.^[209] На лечение детей Николай II предложил Петру Аркадьевичу денежную помощь. Столыпин из побуждений чести и долга ее не принял, но здоровье пострадавшей дочери еще долго оставалось в поле зрения государя. «Петр Аркадьевич, – писал он Столыпину 16 октября 1906 г., – на днях я принимал крестьянина Тобольской губернии – Григория Распутина, который поднес мне икону Св. Симеона Верхотурского. Он произвел на Ея Величество и на меня замечательно сильное впечатление, так что вместо пяти минут разговор с ним длился более часа! Он в скором времени уезжает на родину. У него сильное желание повидать Вас и благословить Вашу больную дочь иконою. Очень надеюсь, что вы найдете минутку принять его на этой неделе»^[210].

Страдания семьи Столыпина глубоко потрясли и государыню Александру Федоровну. «Благодарение Богу, – писала она Николаю II, – что бедным, маленьким Столыпиным стало лучше, и какое чудо, что Столыпин уцелел! Но какое страдание для несчастных родителей видеть подобные мучения своих собственных детей, – и это множество других невинных жертв! Это до такой степени чудовищно и возмутительно, что у меня нет слов выразить все, что я чувствую»^[211]. Весной 1907 г. императрица пригласила Ольгу Борисовну Столыпину в Петергоф. Аудиенция была долгой. Замкнутая в обществе, царица наедине дала волю своему материнскому чувству. Две матери-страдалицы много говорили о детях. «Я сидела скромно и тихо, – вспоминает присутствовавшая при разговоре старшая дочь Столыпиных, – слушала и удивлялась про себя темам разговора. Почти все исключительно про детей, особенно про наследника. Императрица говорила с жаром – видно было, как эти вопросы волнуют ее, – о том, как трудно найти действительно хорошую няню, как ей страшно, когда маленький Алексей Николаевич близко подходит к морю, какие живые девочки великие княжны, как государь устает и как полезно ему пребывание на морском воздухе»^[212].

23 апреля 1907 г., на тезоименитство Александры Федоровны, старшая дочь Столыпина была назначена дежурной фрейлиной. В этот день царица пыталась вновь поговорить с Ольгой Борисовной, но в официальной обстановке была сдержанна и стеснительна^[213]. Видя затруднение императрицы, стоявшая рядом Мария вопреки придворному этикету заговорила первой. Беседа оказалось милой, и по приветливому лицу Александры Федоровны было видно, что от ее былой напряженности не осталось и следа. Она улыбнулась Марии доброй, ласковой улыбкой и поздравила с хорошим выбором жениха^[214].

После взрыва на Аптекарском острове царь говорил своим приближенным, что у них с премьер-министром есть что-то родственное, а при дворе стали повторять, как заклинание, слова: «Лишь бы Столыпин остался жив»^[215].

Беспокоясь о здоровье и безопасности премьера и его семьи, Николай II предложил ему провести лето в Елагин дворце на острове, где был «огромный парк с массою больших и малых аллей»^[216]. После тревожных дней и напряженной работы, связанной с подготовкой и осуществлением третьеиюньского переворота, Столыпин с семьей, по приглашению царя, совершил восьмидневную поездку по финским шхерам на яхте «Нева». На следующий год государь предложил своему премьеру, «в виде отдыха, совершить более длительное путешествие на большой яхте “Алмаз”»^[217].

Как православный человек, Николай долго хранил молитвенную память о страданиях премьера и его семьи. В годовщину трагедии царь отправил премьеру телеграмму: «В этот памятный для Вас день обращаюсь с благодарною молитвою Богу, спасшему вашу жизнь. Да благословит Господь труды ваши успехом и да подаст вам сил и бодрости духа в честном служении России и Мне»^[218].

О неослабевающем внимании царя к детям реформатора свидетельствует и следующий забавный случай, произошедший на официальном приеме в Петергофе. Когда придворные лакеи разносили на подносах десерт, Петр Аркадьевич засунул в карман большую конфету в позолоченной бумаге. Царь заметил его жест, улыбнулся и сказал шутя: «Вероятно, это вы припрятали для вашего сына. Так вот, скажите ему, чтобы он конфету не съел, но хранил ее бережно». Как воспоминает счастливый обладатель царского подарка Аркадий Столыпин, «конфета была мне вручена. Два дня я взирал на нее с вожделением. На третий день не выдержал. Встал рано утром и, тихо крадучись, вышел из (Елагинского. – Д.С.) дворца. Стоя меж густых кустов, я съел запретную конфету. Вокруг столетние дубы смотрели как грозные, молчаливые судьи. К счастью, о судьбе конфеты никто меня не спросил. Мое преступление, совершенное в шестилетнем возрасте, осталось незамеченным»^[219].

В феврале 1909 г. Петр Аркадьевич тяжело заболел. «Внезапная болезнь Столыпина, – писал тогда имевший доступ к царю генерал А.А. Киреев, – испугала Царское Село^[220]. В начале марта 1909 г. П.А. Столыпин заболел вторичным воспалением легких, осложнившимся болезнью сердца. После нескольких напряженных дней опасность миновала. «Болезнь Столыпина теперь проходит, – писал Николай II матери, – но один день она всех встревожила». Царь предложил премьеру отдохнуть в Ливадии, предоставив ему на выбор остановиться или в свитском доме, или на министерской даче^[221]. 22 марта Столыпин с семьей уехал в Крым^[222].