Первым скаутом России был назван цесаревич Алексей, а покровительство над “Обществом содействия организации юных разведчиков (скаутов) ” взяла на себя великая княгиня Елизавета Федоровна. Считалось, что движение стоит вне политики, чуждой “юной, еще не окрепшей душе школьника”. Однако при этом русские скауты клялись “исполнять свой долг перед Богом, Родиной и Государем”, беспрекословно подчиняться приказам своих начальников и суду чести. В 1909 году П.А. Столыпин вместе с маленьким сыном Аркашей вступил в петербургское отделение другого патриотического общества – “Союза русского сокольства”»^[186].

Все – от малого до великого – в домашней жизни обоих семейств было проникнуто духом православия. У детских кроваток в доме Столыпина по ночам мерцали лампадками иконы^[187], во время переездов семьи новое жилище всегда выбирали рядом с церковью. Последние же несколько лет семья жила в столичном особняке на Фонтанке, в котором была домовая церковь^[188].

Одним из первых воспоминаний детства старшей дочери Петра Аркадьевича Марии было родительское благословение. «Сердце радостно забилось, – рассказывает она в своих мемуарах, – когда издали услыхала я его ровные, неторопливые шаги, а когда он, наклонившись надо мной, положил на мой горячий лоб свою большую, мягкую, свежую руку – так сделалось хорошо, что и боль в голове, и скучный день без беготни (девочка была больна. – Д.С.) – все было забыто. Папб бережно подогнул край одеяла, перекрестил меня и, стараясь ступать легко, вышел из детской»^[189]. Еще одно навсегда оставшееся в памяти отцовское благословение было связано с венчанием Марии с Б.И. Боком. «На всю жизнь, – писала она, – запомнила я проникновенно строгое и одновременно ласковое лицо папб, когда он поднял икону, благословляя нас»^[190].

Из года в год в усадьбу Столыпиных в Колноберже приезжал друг семьи отец Антоний, более пятидесяти лет прослуживший в местной кейданской церкви. Петр Аркадьевич знал его с детства и приглашал на все семейные праздники. Каждый раз при переезде семьи из Ковно на отдых в Колноберже отец Антоний служил в доме Столыпиных молебен и окроплял комнаты святой водой. «Как любила я эти богослужения, – вспоминала Мария, – в милой колнобержской столовой, когда в открытые окна вливается воздух, напоенный запахом сирени, когда такой с рождения знакомый голос батюшки произносит святые слова молитв, когда так легко, чисто и радостно на душе»^[191].

По воспоминаниям руководителя комиссии по расследованию убийства царской семьи при армии Колчака М.К. Дитерихса, «весь внешний и духовный уклад домашней жизни Царской Семьи представлял собою типичный образец чистой, патриархальной жизни простой русской религиозной семьи. Вставая утром от сна или ложась вечером перед сном, каждый из членов семьи совершал свою молитву, после чего утром, собравшись по возможности вместе, мать или отец громко прочитывали прочим членам положенные на данный день Евангелие и Послания. Равным образом, садясь за стол или вставая из-за стола после еды, каждый совершал положенную молитву и только тогда принимался за пищу или шел к себе»^[192]. «А с каким трепетом, с какими светлыми слезами, – свидетельствовал духовник государевой семьи архиепископ Феофан Полтавский, – приступали они к Святой Чаше!»^[193]

Благодаря религиозному воспитанию многие проблемы переходного возраста в семьях государя и Столыпина решались самими детьми на исповеди и в молитве. Ставя себя перед Богом, дети учились самостоятельно блюсти свой внутренний мир от всего нехорошего и злого^[194]. Их внешнее благородство, отмечавшееся многими современниками, проистекало как раз из этого духовного умения владеть мыслью и чувством.

О духовности царских детей убедительней всего свидетельствует протоиерей отец Афанасий (Беляев), исповедовавший царевен и цесаревича в марте 1917 г. «Дай, Господи, – восклицает он, – чтобы и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего Царя. Такое незлобие, смирение, покорность родительской воле, преданность безусловная воле Божией, чистота в помышлениях и полное незнание земной грязи – страстной и греховной, меня привело в изумление, и я решительно недоумевал: нужно ли напоминать мне как духовнику о грехах, может быть, им неведомых, и как расположить к раскаянию в неизвестных для них грехах»^[195].

«Все они были милые, простые, чистые, невинные девушки, – вспоминал охранник плененной царской семьи Кобылинский. – Куда они были чище в своих помыслах очень многих из современных девиц-гимназисток даже младших классов»^[196].

Чистотой души отличались и дети Столыпина. Мария Бок рассказывает в мемуарах о своей единственной шалости в раннем детстве. Когда болящей Марии няня запретила слезать с кроватки, ей, трехлетней девочке, «пришла в голову преступная мысль, которая сразу и была приведена в исполнение. Только лишь заглохли нянины шаги, как я в рубашке и босая (что и здоровой запрещалось), выпрыгнула из постели и пробежала во всю прыть до противоположной стены детской и обратно. Когда няня вернулась, я спокойно и невинно лежала под одеялом и лишь старалась скрыть от нее, как быстро я дышу и как горят мои щеки»^[197]. Случай запомнился взрослой Марии потому, что для маленькой Маши няня была не только сиделкой, но и мудрым наставником в доброте. «Данное слово, – говорила она трехлетней подопечной, – святыня, не сдержать его большой грех»^[198].

О религиозности старшей дочери Столыпиных свидетельствуют и следующий эпизод. Уже почти взрослой девушкой Мария была приглашена в качестве дежурной фрейлины на тезоименитство государыни. Во время праздничного завтрака, забыв обо всем: о кавалерах и о значении происходящего, – не обращая внимания на гул голосов и веселье, Мария с головой ушла в разговор на духовные темы с соседом по столу – министром путей сообщения князем Хилковым. Говорили о бессмертии души, об ангелах, злых духах и будущей жизни. «И расстались (…) весьма довольные друг другом»^[199].

Домашние Николая II и Столыпина многое пережили в революционную эпоху. Еще в Саратове, куда переехала семья Столыпина, начались тревоги за жизнь родных и близких. «Посмотрите, сколько зла в этих людях (террористах. – Д.С.), – говорил Петр Аркадьевич князю Н.Н. Львову. – Они знают, как я люблю моих детей. И вот я получаю подметные письма с угрозой, что в моих детей бросят бомбу, когда они катаются на коньках»^[200]. Таких людей трудно назвать людьми. В давлении на личную жизнь Столыпина они использовали целый арсенал чудовищных средств: грозили отравить самого маленького и единственного в семье сына, держали под прицелом окна дома, пытались через агента – молодого красавца гипнотизера очаровать и склонить к сотрудничеству старшую дочь Марию^[201]. Особенно тяжелые переживания выпали на долю Ольги Борисовны. Однажды она в панике набросилась на служанку, которая несла в детскую какой-то подозрительный белый порошок – оказалось, просто сахар^[202]. Но в целом мать шестерых детей держалась мужественно, уповая на Божью защиту и милосердие.

И все-таки революционеры оставили свой кровавый след в жизни семьи. В 1906 г. при взрыве дачи на Аптекарском острове была изувечена дочь Наталия, ранен сын Аркадий. Когда врач известил отца о необходимости ампутации ног у Наташи, Петр Аркадьевич всю ночь провел в молитве перед домашней иконой Преподобного Сергия и святых мучеников Адриана и Наталии. Родительская молитва была услышана – удалось обойтись без ампутаций. «Нежный отец и любящий семьянин, – вспоминал о том периоде испытаний Столыпина его единомышленник в правительстве министр С.А. Тимашев, – он мог в свободное время целые часы проводить с малолетним сыном, жестоко пострадавшим при взрыве, (…) катался с ним на лодке, рассказывал сказки»^[203].

Позже, уже во время Гражданской войны, большевиками была убита дочь Столыпина Ольга, остальные члены семьи смогли уехать из страны. Детям же Николая II выпал удел испить горькую чашу страданий до дна: царь и царица вместе с детьми в июле 1918 г. были расстреляны в подвале ипатьевского дома Екатеринбурга.