Бойченко рассмеялся, но смех получился каким-то мертвым, ледяным.

– Я, конечно, догадывался, что мои парни погибли, разгребая ваше дерьмо… И только что узнал, что Витя погиб, продолжая разгребать ваше дерьмо… А теперь вы предлагаете мне снова взять в руки лопату и продолжить разгребать все то же ваше вонючее дерьмо под аккомпанемент пламенных речей о Родине и патриотизме?

– Вы не понимаете…

– Не-е-е… Я все прекрасно понимаю. «Это будет катастрофа для нас всех…» Для вас, – Бойченко ткнул пальцем в собеседника так, что тот, находясь от Сергея в трех метрах, вздрогнул, – это будет катастрофа. Для вас. Для тех, кто это все устроил. Плевать вам на страну. Если это дерьмо вылезет наружу, то всех, конечно, здорово забрызгает. Но мы переживем как-нибудь. А вы – захлебнетесь. Я ваше дерьмо убирать не намерен. Сами давайте. Ищите другого терминатора. Где этот ваш… лакей? – Бойченко встал, твердо намереваясь выйти. – Пусть покажет, как отсюда выйти.

– Сергей… – Николай Степанович резво вскочил со своего места.

– Да не боись. Я никому не скажу. Я умею хранить секреты, генерал…

Хозяин кабинета взял один лист из тех, что лежали перед ним и резким движением руки толкнул его по гладкой столешнице в сторону Бойченко. Лихо загнув передний край, лист подлетел к адресату.

– Посмотри-ка вот сюда…

Сергей остановил лист прямо перед собой и взглянул на документ. Это была фотография. Черно-белая. Довольно низкого качества. Человека, изображенного на ней, снимали второпях, с неудобного ракурса, при неудачном освещении… Но Бойченко мгновенно узнал его. Узнал даже не за секунду, а за неподдающиеся исчислению сотые, если не тысячные, ее доли. И все его старые шрамы отозвались в этот момент короткой, как выстрел, вспышкой боли.

– Ты спрашивал, как погиб Виктор… Вот этот человек, – Николай Степанович говорил тихо, но каждое слово, им произнесенное, отдавалось колоколом в голове Бойченко, – 3 июня расстрелял твоего друга и всех, кто находился вместе с ним в машине. Они не доехали до посольства совсем немного.

– Я поеду, – коротко ответил Сергей.

– Я не сомневался, – поставил точку хозяин кабинета, – В Багдад едет российская съемочная группа, ты работаешь с ними как специалист по стране пребывания. Инструкции получишь на месте.

– Я поеду…

– Что?

Сергей оторвался от своих мыслей. Они уже второй час сидели в одном из залов багдадского аэропорта в ожидании машины из консульства. Группу должны были встретить сразу, но, похоже, что-то задержало российского чиновника, ответственного за встречу и размещение телевизионщиков. Одно радовало – о том, что в Ирак приехала съемочная группа российского телевидения, местные власти были предупреждены, и обошлось без сюрпризов, на которые, традиционно богаты мероприятия, подобные этому. Четверку россиян проводили в отдельный зал и даже выставили пост охраны.

– Ты сказал «я поеду», – Надя сидела, откинувшись на спинку не очень мягкой скамьи и положив ноги на сумку, брошенную перед ней на пол.

– Да это я так… Вспомилось… Кое-что… – немного помолчав, ответил Сергей и сильно потер ладонями лицо, – задремал… Приснилось. Где же наши встречающие? Где их иракские черти носят?

– Приедут. Никуда не денутся, – пожала плечами Курочкина.

Многочасовой перелет и отупляющая духота лишили девушку сил. Она уже не пыталась руководить всеми, включая персонал аэропорта, а сидела, устало развалившись на скамье, то и дело прикладываясь к бутылке с водой.

Бойченко обвел взглядом зал. Практически пустое, а оттого – гулкое помещение освещалось лампами дневного света. Некоторые лампы горели, некоторые нет. Три лампы, висящие в разных концах зала, мигали, издавая щелчки и треск, будто разговаривали друг с дружкой. Как говорливые тетки, неожиданно встретившиеся на улице и принявшиеся рассказывать друг дружке последние сплетни и слухи, то и дело перебивая друг друга, но ничуть этим не смущаясь. Легкий сквозняк покачивал подвесы и этим самым усиливал впечатление. Соседние лампы были похожи на молчащих зевак, качающих головами в ответ на услышанное. Тот же ветерок перекатывал по гладкому гранитному полу легкий мусор и песок. На противоположной стене был выложен огромный мозаичный портрет Саддама Хусейна, метра три в ширину и метров пять, не меньше, в высоту. Большинство мелких пластинок, из которых была создана мозаика, обвалились, и, скорее всего, были растащены на сувениры. На месте правой щеки диктатора зияла дыра – не менее пятидесяти сантиметров в диаметре, как определил Бойченко, а все «лицо» бывшего правителя страны было изъедено «оспинами» – следами пуль. Похоже, что портрет долго и с удовольствием расстреливали. Но один уцелевший глаз Саддама все еще глядел на мир зорко и с хитрым прищуром.

Большие окна были плотно заделаны толстыми фанерными листами, так что утренний свет проникал в зал только через дыру в стене и через небольшие отверстия в верхней части забитых окон.

– Где же эта чертова машина? – Бойченко встал со скамьи и потянулся, разгоняя начавшую одолевать его дремоту.

Возле входа в зал стоял иракский военный. Смуглый, худощавый мужичок в синем камуфляже не по размеру и, казавшейся огромной на его маленькой голове, каске. Иракец внимательно следил за гостями страны, держа в руках калашников. Разгрузочный жилет, надетый на броник, топорщился карманами. А за спиной охранника, в следующем зале, кипела жизнь, если, конечно, это можно было называть жизнью. Аэропорт представлял собой хорошо охранямую снаружи и еще более охраняемую внутри военную базу. Ходили туда-сюда бесчисленные толпы солдат американской армии, все, как один, похожие в своих «обвесах» на ходячие склады боеприпасов. Попадались военные в форме других стран, входящих в коалицию. Деловито сновали небольшие и шустрые электрокары, перевозящие грузы. Иногда кто-нибудь из американских военнослужащих или иракских работников подходил к дверям зала, в котором репортеры ждали консульского представителя и интересовались у сторожа личностями прибывших. До сидящей в полудреме Нади иногда долетали английские или иракские слова, когда их охранник объяснял, что сидящие в зале ожидания люди – это русские журналисты.

Несмотря на ранний час, аэропорт жил насыщенной жизнью. За стенами то и дело слышался гул авиационных двигателей, со свистящим клекотом где-то над головой проносились вертолеты. Бойченко, автоматически определявший их тип и назначение – транспортный или боевой, уже не считал их, бросил на втором десятке. Когда вертолеты пролетали близко, фанерные листы, закрывающие или, скорее, замещающие стекло окон, начинали дрожать. В дыру, что зияла в мозаике, задувало пыль. Сергей вслушивался в доносящиеся снаружи звуки и ловил себя на странном ощущении – он то ли ждал услышать, то ли боялся… Выстрелов. Стрельбы. Взрывов. Криков. Команд. Но все было тихо. О выстрелах напоминал только улыбающийся одним глазом портрет.

– Леонид, а Надя – она… всегда такая… Командующая всеми и вся? – Павел бродил по залу вместе с оператором, держа в руках фотоаппарат, и периодически прикладывался к видоискателю.

– Как ты сказал? – Леонид оглянулся на расположившуюся на скамье девушку, – командующая? Нет, не всегда. Это она молодая еще. Это ее первый большой проект. Волнуется. Переживает. Она эту идею давно пробивала, но все время ей отказывали.

– Первый? И сразу в Ирак? Круто…

– Parit patientia palmam…[11]

Павел прицелился и нажал на кнопку. Фотоаппарат едва слышно щелкнул. Ленивые волны бледно-желтой пыли, кружились в полосе света, бьющей, словно из прожектора, из дыры в портрете Саддама.

Над зданием пролетел вертолет. Павел поднял взгляд на потолок, будто бы хотел сквозь бетонные перекрытия увидеть винтокрылую машину.

– Вот зараза-то… – Леонид провел ладонью по одному из пустующих сидений, а потом стряхнул с пальцев собранную пыль, – вот зараза…