Он бежал из последних сил. Грудь вздымалась, как кузнечный мех, ноги подкашивались, голова кружилась, а мозг лихорадочно искал выхода. По лаю он определил, что по его следу идет одна овчарка. Сколько с ней солдат: один, два или больше? «Только не плен!» — звенело в голове. А вокруг сосны и кудлатые ели тихо шумели, поскрипывали сцепившимися ветвями, густая трава хватала за ноги. «Ох, броситься бы сейчас вниз лицом и... нет, нет!» Он рванул ворот гимнастерки, мешавший дышать, свернул в заросли. Гибкие ветки молодняка больно хлестали по лицу, по рукам, сучья рвали одежду, царапали кожу. «Куда ты бежишь?» — спросил он себя и остановился.

Большой, когда-то очень сильный, но теперь голодный и изнуренный, он уже не мог бежать. Зашатавшись, обнял сосну, припал горячей щекой к ее корявому стволу, замер, будто просил у дерева силы и защиты...

Злой лай овчарки заставил вздрогнуть. Сердце забилось быстрее. Он сжал челюсти. «Чем бы оглушить овчарку? — думал он, всматриваясь в лес, откуда подходила беда. — Но она на поводке. Они появятся вместе: овчарка и фашист. Надо их разъединить». Он вышел из леса. На противоположной стороне поляны появился немец. Видно было, как овчарка рвалась с поводка, слышалось ее нетерпеливое повизгивание. До них было еще больше ста метров. Заметив беглеца, немец что-то крикнул и спустил с поводка собаку. Беглец снова кинулся в лес. Ломая ногти, стал выдирать из земли камень потяжелее.

Когда овчарка метнулась из-за куста и остановилась, словно хотела прежде увидеть, чем вооружен человек, он даже обрадовался. Высунув язык, собака тяжело дышала, шерсть на спине дыбилась. Беглец ждал с поднятым над головой камнем, пораженный величиной разъяренного животного. Так они — человек и зверь — стояли секунду, рассматривали друг друга, готовясь к смертельной схватке.

Овчарка фыркнула. Беглец напрягся, крепче сжал камень. Еще мгновение — и собака рванулась с места. Беглец качнулся навстречу, намереваясь ударить ее. Но она ловко увернулась, а он не удержался, упал вниз лицом. А когда почувствовал когтистые лапы на спине и горячее дыхание у затылка, сжался от страха. Он хорошо знал, что стоит двинуть рукой или ногой, как острые клыки пса вопьются ему в шею. Секунды казались ему вечностью, а овчарка продолжала обнюхивать его. «Сейчас появится фашист — и мне конец!» — с ужасом подумал он и с отчаянным воплем рывком перевернулся на спину. Овчарка отскочила.

— Фу! Фу! — выкрикнул он, вскакивая на ноги, надеясь хоть на секунду остановить пса, чтобы снова схватить камень.

И тут произошло непонятное: овчарка скалила зубы, но не двигалась, а беглец, увидев на ее лбу большой шрам, который высоко поднимал бровь, остолбенел. В памяти его замелькали картины годичной давности.

...Гул самолетов разбудил заставу. Пограничники по тревоге двинулись к границе, откуда слышались выстрелы и взрывы. Четыре долгих дня и короткие ночи советские воины сдерживали бешеные атаки гитлеровцев. От окруженной заставы остались лишь развалины, над которыми вился дым да беспокойно летали голуби. На пятую ночь решили пробиваться на восток. Рядом с ним была собака. Не одного нарушителя они задержали с ней за время службы. Последний враг перешел границу за два дня до начала войны. Это его пуля задела голову пса...

— Абрек? Абрек, ко мне! — позвал он, узнав собаку, и отбросил камень.

Огромная овчарка рванулась было к беглецу, но вдруг остановилась, легла на брюхо и, визжа и поскуливая, поползла к нему, будто извиняясь.

— Абре-е-ек

Овчарка вскочила. Положила лапы беглецу на плечи и лизнула его в мокрую от слез щеку. Он обнял собаку и снова вспомнил, как остатки гарнизона заставы пытались пробиться из окружения, как в последнем бою его оглушило взрывом. С тех пор он не видел Абрека...

Вдруг Абрек насторожился, зарычал. Послышался шум. Беглец взял собаку за ошейник, спрятался за выступ скалы.

Когда задыхавшийся от бега фашист поравнялся с ними, пограничник свалил его ударом камня. Взяв автомат врага, он облегченно вздохнул.

Вечерело. Заходившее солнце светило им в спину. Советский пограничник с седыми висками и огромная овчарка со шрамом над глазом быстро шагали в ту сторону, где находилась линия фронта.

Самолет возвратился утром. Командир экипажа сообщил, что оперативная группа Остапа в ночь на 10 апреля 1942 года благополучно выброшена в глубокий тыл противника. Но Степан, радист группы Остапа, ни в день выброски, ни в последующие дни на позывные Центра не отзывался.

Только в середине мая он наконец вышел в эфир.

Радиограмма обрадовала. «Но зачем ему понадобилось сейчас связываться с местным подпольем, когда у него совсем другие задачи?» — недоумевали в Москве.

Остапу предложили регулярно информировать о положении в его районе и указать место, куда можно сбросить грузы для его группы.

И снова Остап замолчал на неделю, а потом передал:

Из Москвы ответили:

Вскоре Степан прибыл в Москву. В кабинете начальника отдела он распорол голенища своих сапог и извлек из них стопки листков бумаги размером в четверть листа из ученической тетради. Остап очень подробно описывал обстановку в тылу врага. Перечислил до сотни фамилий влившихся в его группу людей, предлагал создать партизанскую бригаду. Просил прислать командиров и все необходимое. Степан подтверждал, что в их районе действительно есть условия для создания крупного партизанского соединения.

Однако предложение это удивило руководство. Формировать бригаду из необученных, необстрелянных и непроверенных людей в тылу врага было по крайней мере наивно. В первом же бою она была бы разгромлена противником. Поэтому решили создавать не бригаду, а небольшой хорошо вооруженный отряд и для начала направить Остапу двух оперативных работников и комиссара. Степана отправить в тыл с рацией первым. Встретившись с Остапом, он сообщит координаты базы и места, куда можно будет затем сбросить людей и грузы.

Поздно вечером лейтенант государственной безопасности Балашов, срочно вызванный из командировки, входил в большой дом на Лубянке.

— А-а-а, явился? Хорошо! Ну, как там дела? — спросил начальник отдела, выходя из-за стола ему навстречу.

Дела налаживаются, товарищ комиссар.

— Ну, добро. Подробности после. Садись.

Они закурили.

— Так вот, — продолжал начальник отдела, — настойчивая твоя просьба удовлетворена: летишь к Остапу комиссаром отряда. Как, доволен?

— Нашелся?! Как он там?

— Трудновато. Надо помочь. Но условия для работы хорошие, людей много.

Начальник отдела коротко рассказал о прибытии радиста, о мерах, принятых по отчету Остапа. Лейтенант Балашов жадно слушал. Он был рад, что его старый университетский друг жив.

— Он тебе, брат, привет прислал. Благодарит, что заботишься о семье.

Лейтенант удивленно посмотрел на начальника отдела, подался вперед.

— Простите, товарищ комиссар, о чьей семье вы говорите?

— О семье Остапа, конечно. Что с тобой? — спросил начальник, видя, как лейтенант изменился в лице и насторожился.