— Ух, гады, — не выдержал Маркин.

Когда издали снова послышался гул приближающегося самолета, Щербаков схватил автомат, щелкнул затвором, готовясь стрелять.

— Отставить! — остановил его Галушкин. — Не спеши на тот свет. Все равно в рай не попадешь.

Щербаков плюнул и сконфуженно залез под плащ-палатку.

Высоко над ними прошла группа самолетов. По тому, как на них стремительно кинулись две чуть заметные точки, ребята догадались, что это были советские бомбардировщики. Им удалось без потерь отбить атаку немецких истребителей и благополучно продолжить свой путь. Партизаны долго провожали самолеты повлажневшими глазами, пока те не стали похожими на чуть заметные блестки, а потом не растаяли в безбрежности неба.

Тронулись в путь, когда солнце село и только слабые отсветы заката золотили редкие облачка, плывшие над лесом.

В двухстах метрах до железнодорожной насыпи залегли в кустах. Стали ждать темноты. Однако ночь наступила светлая, без единого облачка. Щедро светила ущербная луна. В такую ночь вряд ли можно было незаметно перейти железную дорогу, не рискуя напороться на охрану.

— Эх, была бы сейчас зима, — вздохнул Щербаков.

— Ты что, совсем хочешь замерзнуть? — спросил Правдин, поплотнее закутываясь в плащ-палатку.

— Зато давно были бы дома.

— Ишь какой быстрый!

— А что? Во-первых, на лыжах ни болото тебе, ни грязь нипочем. А помнишь, как зимой через железку махали? То-то. Не успеет состав пройти, а мы сразу на насыпь. Перемахнем, а тучи снега все еще вертятся, как дымовая завеса, помнишь? А сейчас — попробуй-ка, сунься — все кругом как на ладони.

Правдин не стал спорить, видимо не хотел зря тратить энергию. Но не выдержал Маркин:

— Ты бы, Сергей, что-нибудь другое рассказал, с учетом нашей обстановки. Сказки будешь дочке своей рассказывать.

— Вот народ, и помечтать не дадут...

Все молчали.

Ждали, а небо становилось все чище. Звезды горели ярко словно лампы в московском парке. Трава покрылась инеем. Стало так холодно, что ноги и руки сводили судороги. Попытки согреться в движении сильно утомляли. Надежды на темноту не было. Пришлось снова уйти подальше от железной дороги и терпеливо ждать еще день, смотреть на вражеские самолеты, слышать, как проносятся шумные поезда, где-то сигналят автомобили, хлопают отдельные выстрелы, беспокойно лают собаки...

К вечеру второго дня погода стала заметно меняться: подул сырой западный ветер. Небо словно прогнулось до самой земли, тучи медленно ползли, цепляясь за верхушки деревьев. Стал накрапывать дождь. Быстро стемнело. Партизаны заторопились. Раненого завернули в полушубок, сверху накрыли плащ-палаткой. По лесу шли быстро: надежда на успех прибавляла сил. Темнота и дождь позволили подойти близко к насыпи. Под ногами плескалась вода. Очень спешили: дорога была каждая секунда.

— Стой! — наконец поднял руку Галушкин.

Он ползком поднялся на насыпь. Вокруг — никого. Дождь с ветром ожесточенно хлестал в лицо. Вражеские патрули, видать, забрались в будку обходчика пути, что темнела невдалеке. Четыре рельса тускло серебрились в темноте. «Эх, подложить бы штучку!» — с сожалением подумал Галушкин, невольно подсовывая руку под холодный рельс и жадно вдыхая терпкий запах гудрона. Но надо было уходить без шума, иначе не избежать погони.

— Маркин — вправо! Правдин — влево! — приказал он следовавшим за ним ребятам и тихо свистнул.

Через пару минут на насыпи показались носилки. Носильщики тяжело дышали, Николай стонал.

— Давай, давай! Быстрей, ребята! Бегом! — подбадривал Галушкин товарищей, дрожа от возбуждения.

Скользя по грязи, шурша галькой, пригибаясь к самой земле, партизаны пробежали через насыпь. Еще несколько мгновений, и носилки с раненым были уже по ту сторону железнодорожной линии. Галушкин внимательно следил за ними: вот они спустились по восточному склону насыпи и скрылись в зарослях придорожного кустарника. Он выпрямился, огляделся. Ребята тоже поднялись. И в это время справа грянул выстрел, второй. «Партизаны-ы-ы... Партизаны-ы-ы!» — завопили по-русски во все горло почти рядом. Это орали сторожа из местных жителей. Их обязанностью было криком предупреждать охрану дороги о появлении чужих. Кто этого не делал, того немцы расстреливали на месте. Поэтому сторожа усердствовали.

Галушкин замер на секунду, потом повернулся и побежал навстречу стрельбе. Вот он увидел, как после третьего выстрела упал Маркин и как к нему приближались темные вражеские фигуры. Слева тоже захлопали выстрелы.

— Пашка-а-а! — закричал Галушкин.

Он хотел не только окликнуть друга, но и отвлечь от него внимание врагов. Маркин молчал. Галушкин бросился на землю, вскинул автомат, но кто-то опередил его: очередь рванула воздух. Темные фигуры, как подкошенные, повалились на землю.

— Пашка-а-а! Где ты? — снова закричал Борис.

— Я здесь!

— Павлуша-а-а! Держись, браток! — кричал Галушкин.

Охранники молчали: затаились они или были убиты? А вокруг испуганные голоса продолжали вопить: «Партизаны-ы-ы! Партизаны-ы-ы!» Издали послышалась стрельба, она быстро приближалась. Надо было спешить.

Правдин стрелял короткими очередями. Галушкин условно свистнул. Виктор поднялся и, пригибаясь к земле, побежал к нему. Вот он упал, обернулся и дал очередь. Еще короткая пробежка, и опять очередь. Охранники вели сильный огонь.

— Виктор! — приказал Галушкин, когда Правдин упал рядом с ним. — Веди группу по маршруту! Мы с Павлом попытаемся задержать их, пока ребята с носилками не уйдут подальше от дороги. Если нам не удастся оторваться, тогда идите сами.

— Лаврентьич, может, лучше втроем?

— Нельзя рисковать.

— Втроем мы ж быстрее их расколошматим! — настаивал Правдин.

— Да исполняй же ты, черт! — крикнул Галушкин.

— Есть!

— О нас не думай, помни о задаче. Не теряй время, — голос Галушкина зазвучал мягче. — Вот, возьми. Он не должен попасть в руки немцев.

Галушкин сунул в руку Правдину объемистый пакет с документами, хлопнул его по плечу.

— Что это?

— Этот пакет ты даже мертвый не должен отдавать врагу. Ясно?

— Ясно, товарищ командир!

— Ну, иди!

— Эх, ребята! — с каким-то отчаянием вскрикнул Правдин, пряча пакет за пазуху, потом распластался на земле, пополз и вскоре исчез из глаз.

В короткой паузе между выстрелами Галушкин услышал, как зашуршала крупная галька, катившаяся под откос. У него отлегло от сердца.

Тем временем охранники все ближе подтягивались к месту стычки. Об этом можно было догадаться по часто мигавшим огонькам выстрелов, которые становились все ярче.

— Паша, я продвинусь левее. Как свистну, так ты давай по ним очередь. По ответным выстрелам я засеку, где они лежат, а потом накрою их гранатой, понял?

— Правильно Лаврентьич, действуй!

Галушкин пополз по обочине, стараясь не греметь автоматом. Вскоре послышался его свист. Маркин нажал спуск. Очередь трассирующих пуль метнулась над землей. Пули рикошетили, со звоном отлетали от рельсов, чиркали по камням, высекали искры. Охранники отвечали. Вспышки их выстрелов были совсем рядом, но по другую сторону насыпи. Галушкин размахнулся и бросил гранату. Яркая вспышка взрыва вырвала из темноты часть насыпи, мокрый гравий, черные шпалы, верхушки деревьев на полосе отчуждения. Даже радужно хрустальные нити дождя запечатлелись в напряженном взгляде партизана. С того места, где разорвалась граната, немцы больше не стреляли. Но с других сторон их огонь не ослабевал. Маркин короткими очередями прижимал немцев к земле. Прошло минут пять-шесть, как ушли ребята с носилками.

— Паша, давай смываться, а то снова окружат! — крикнул Галушкин. — Отходи первым, я прикрою!

Маркин на четвереньках пересек насыпь, залег на откосе и ударил из автомата. Вскоре к нему подполз Галушкин. Не открывая огня, они кубарем скатились с насыпи, побежали прочь от железной дороги. Шальные пули шлепались в грязь, булькали в воду, взвизгивали над головами убегавших партизан.