Согласно завещанию Коха, тело его сожгли, а урну с пеплом замуровали в стену Института инфекционных болезней, первым директором и создателем которого он был. Вильгельм согласился на наименование этого института именем Коха — на подобие Пастеровского института в Париже, Листеровского института в Лондоне.

27 мая 1916 года в память Коха в Берлине был воздвигнут мраморный памятник, как раз в том месте, где он в Управлении здравоохранения за 30 лет до смерти начал свою блестящую карьеру.

Кох был отцом бактериологии. Его открытия, а главное — методика его работы — научили, как нужно искать микробов и как бороться с ними. Плеяда блестящих учеников, прошедших школу Коха, продолжала его великое дело. Один из его ближайших учеников, Беринг, исследовал возбудителя дифтерита. Эти исследования привели его к открытию прививок против дифтерита — предохранительных и лечебных. Беринг заражал дифтерийными бациллами лошадь в такой дозе, что лошадь заболевала, но не погибала, а выздоравливала. От такой выздоровевшей лошади он брал кровь, отстаивал ее и сывороткой этой крови лечил больных дифтерией.

Другой блестящий ученик Коха — доктор Гафки — прославился своими работами по брюшному тифу.

Третий ученик Коха — Леффлер — открыл возбудителя дифтерита, «леффлеровскую палочку». И таких блестящих ученых с мировым именем из школы Коха вышло немало.

Ряд ученых в других странах пользовался методикой Коха и добивался величайших открытий. Словом, Кох перевернул страницу мировой научной медицины и поднял бактериологию на небывалую высоту.

Но Кох, дитя своего времени и своего класса, во многом ошибался.

Мы уже говорили о его научных ошибках. Среди них самая большая и непростительная для Коха — его пропаганда туберкулина. Дело здесь было не только в неправильности и опрометчивости научных предпосылок, — дело было и в практическом вреде для больных. Надо только представить себе, какое увлечение туберкулином наблюдалось тогда, когда Кох провозгласил свое новое средство. Все больные, начиная от больных с начальными формами туберкулеза, кончая безнадежными, потянулись за туберкулином. Больные требовали применения туберкулина даже в тех случаях, когда врач отказывался применять его или относился к нему сдержанно. А, конечно, нашлось немало врачей, которые пытались спекулировать и обогащаться на «модном» средстве, провозглашенном «самим Кохом». Можно сказать без преувеличения, что история туберкулина стоила многих слез, страданий и даже смертей человечеству.

Кох ошибался в своем споре с Берингом, доказывая, что человеческие и животные туберкулезные бациллы совершенно различны и что животная палочка не заразительна для человека. И в этом случае речь шла не о чисто теоретической ошибке. Учение Коха грозило демобилизацией внимания населения от мер борьбы против заражения от животных.

Кох был неправ в споре с Мечниковым. Учение Мечникова об иммунитете открыло громадные перспективы перед теоретической и практической медициной. Яснее стал болезненный процесс. Яснее стали защитительные силы в организме (белые кровяные шарики, как учил тогда Мечников), которые вступают в борьбу с попавшей в организм заразой. Практическая медицина приложила немало стараний, чтобы развить в организме иммунитет, то-есть невосприимчивость к заразе.

Неправ был Кох и в споре с Пастером о пользе прививок. Если у Пастера и были преувеличения, то польза прививок, как потом признал и сам Кох, громадна. Что бы мы делали теперь, если бы у нас не было прививок против бешенства, против дифтерита, скарлатины, сибирской язвы, столбняка и целого ряда других болезней?

Крупной научной ошибкой Коха является его учение о так называемом мономорфизме микробов. Следуя своему учителю, ботанику Кону, Кох учил, что микробы, несмотря на их ничтожную величину и кажущуюся простоту, могут и должны быть разделены на определенные, не переходящие друг в друга виды, каждый из которых имеет свои постоянные, передающиеся по наследству последующим поколениям морфологические и биологические, в том числе и патогенные признаки, т. е. способность вызывать именно ему свойственную болезнь.

Здесь-то и сказалась недостаточная философская вооруженность Коха, неспособность его мыслить обобщающе, что вредило не одному великому естествоиспытателю. Даже великий бактериолог Кох не замечал, что его учение о мономорфизме (т. е. неизменности) микробов стоит в резком противоречии с основами эволюционной теории. Если, согласно эволюционной теории, все виды изменчивы и переходят один в другой, если вид обезьяны перешел в вид человека, — то как же не переходят один в другой виды таких простейших существ, как микробы?! Характерно, что Пастер, смелый на обобщения и заглядывавший дальше вперед, чем Кох, стоял за полиморфизм (изменчивость) бактерий, хотя и не мог представить в защиту своих взглядов таких блестящих доказательств, какие приводил Кох.

Однако, с развитием бактериологии учение о полиморфизме бактерий все больше и больше торжествовало. Особенно поработал в этом направлении в 20-х годах нашего века ученый Аркрайт (J. A. Arkwright). Оказалось, что микробы изменяют не только свою морфологию, но и свою биологию. И эти процессы изменений чрезвычайно сложны. Изменения эти происходят под влиянием внешней среды, в которой находятся микробы (так ученые, volens-nolens, еще и еще раз должны были признать правильность материалистической установки). Среда же может вызывать изменения самым разнообразным образом: путем изменения физического и химического состава ее, путем температурных перемен, от действия солнечных лучей, лучей радия, рентгена; наконец, путем химического влияния других бактерий. Более склонны к изменчивости микробы кишечной группы (тифозные и паратифозные, дизентерийные, холерные и т. д.); труднее изменчивы палочки сибиреязвенные, дифтерии. чумные и др.

Учение о полиморфности бактерий имеет большое научно-практическое значение: чем точнее мы имеем понятие о данном паразите, тем точнее и методы борьбы с ним. Достаточно сказать, что теперь открыто до 500 видов кишечной палочки.

Учение о полиморфности бактерий объясняет нам исчезновение или ослабление эпидемий, когда-то причинявших большие опустошения человечеству («английская потница»; проказа в XV и XX вв. и т. д.). Надо полагать, что громадное распространение за последние годы «испанки» объясняется усилением патогенности (болезнетворности) бацилл, вызывающих эту болезнь.

Это же учение позволяет нам приоткрыть завесу будущего: возможно, что в будущем появятся такие микробы, которых мы не знаем в настоящее время. И задача современной и будущей (коммунистической) медицины заключается не только в том, чтобы изыскивать меры борьбы с существующими болезнетворными микробами, но и в том, чтобы укрепить организм человека, сделав его невосприимчивым ни к какой вообще болезни и ослабить вредное влияние внешней среды. Лучший путь к этому — успешное строительство социализма. Коммунизм обеспечит полное здоровье человечеству.

Но самое главное, в чем ошибался Кох, это — в направлении борьбы с теми болезнями, которыми он особенно интересовался. Кох открыл палочку туберкулеза («коховскую бациллу») и бактерию холеры («коховскую запятую»). Борьбе в этими заболеваниями Кох посвятил лучшую часть своей жизни. Но Кох, дитя своего времени и своего класса, не понимал социальной сущности этих (и других) болезней.

Туберкулез теперь даже буржуазные ученые называют «пролетарской болезнью»: настолько очевидна связь развития туберкулеза с экономическим положением рабочего класса! Капиталистическая эксплоатация, непосильный труд, тяжелые условия быта, бедность — вот основные причины распространения туберкулеза среди пролетариата. Об этом ясно говорит любая, даже буржуазная статистика туберкулеза. Туберкулез называют еще «жилищной болезнью». И это понятно: жилищная скученность населения, жизнь в сырых, темных, нездоровых подвалах, конечно, представляет благоприятную почву для распространения туберкулезной заразы. Словом, даже буржуазные ученые теперь не могут отрицать социального характера туберкулеза. Туберкулез — социальная болезнь.