Как правило, официальные религии проблем не создавали — все ограничивалось милыми чудачествами наподобие морозовских. Опасными были сектанты: там доходило и до массовых самоубийств, и до иных подобных мерзостей. Как правило, сектанты все-таки держались вдали от крупных городов, однако же в их сети часто попадали и доверчивые городские обыватели.

Совсем уж неизживаемым антицерковным явлением были всевозможные поверья и приметы. С этим бороться было бесполезно — самые усердные из прихожан все равно верили, что называется, и в чих, и в пих. В Иваново-Вознесенске, к примеру, особенно почитался домовой, он же домовник, домовуха, доброжил, суседушко. Но это — общее название. Как правило, таких «соседей» называли в зависимости от того, какое место они выберут. Поселится домовник на полатях — значит, будет потолочником. Выберет сени — станет сенником, чердак — чердачником, подвал — подпольщиком. Были тут и свои приметы, неизвестные в других российских городах. Если, к примеру, кошке хвост прихлопнуть дверью — это к сплетням. А ежели случайно встретить своего знакомого три раза в день — то к свадьбе. Определить пол будущего новорожденного очень просто — достаточно попросить у беременной женщины руку. Если она подаст ее ладонью книзу, значит, будет сын, а если кверху — дочь. А чтобы сами роды прошли безболезненно, стоит только зажечь венчальную свечу.

Несложно и вернуть исчезнувшего человека. Нужно лишь заказать о нем батюшке панихиду — тогда исчезнувшему станет скучно и он обязательно вернется. Впрочем, это правило срабатывало не всегда. Недаром ведь ходили слухи об озоровавшем вблизи города разбойнике Опряне. В честь него даже овраг назвали (разумеется, Опрянин). Еще более жутким был Мозголомный овраг. Там бедных жителей Иваново-Вознесенска не только обирали, но и проламывали им головы — так, на всякий случай.

А в Калуге в XIX столетии даже выпустили специальный перечень примет: «Верили, что духи или так называемые домовые откармливали лошадей: приносили им из других домов овес и сено, и лошадей те же духи по капризам мучили, уносили у них корм, по сему суевернейшие в Великой Четверток тихонько ставили для тех духов в слуховых окнах кисель… Накануне 24 июня женщины и девки сходились на игрища, из мужчин проворнейшие отправлялись искать кладов, над коими, по рассказам других еще суевернейших, являлись будто бы горящие огни… Посещая малые ярмарки, на прим. в Петров день, кидали в колодезь деньги, зеленый лук, яйца и проч.».

Сколько ни объясняй горожанам, что все это — дичь несусветная, они не верили. Еще бы — исстари заведено!

Ярче всех фабричный быт русской провинции описал, конечно, Горький в своем романе «Мать». Ярко-то оно, конечно, ярко — но правдиво ли? Так ли было все на самом деле? Или это выдумка? Или же исключения? Попробуем понять.

Начнем с самого крупного формата — фабрики или завода. И в который раз оговоримся — здесь, опять же, все условно. Вот в Петергофе, например, действовала гранильная фабрика. Гость из далекой Венесуэлы Франсиско де Миранда описывал ее в таких словах; «Отсюда отправились на дрожках (trusky) на расположенную поблизости казенную фабрику, где шлифуют и гранят камни. Видел там замечательные изделия из сибирских самоцветов, мрамора и т. д. Механизмы очень простые и легко приводятся в движение. Директор был весьма приветлив, но мы вскоре с ним распрощались, ибо хотели осмотреть еще английский парк, находящийся примерно в версте от фабрики».

И что же, Петергоф у нас — фабричный город? Ничего подобного. Просто назвали небольшую мастерскую фабрикой — и все дела.

Однако в основном названия действительности соответствовали.

Образ кровопийцы-фабриканта, наглым образом эксплуатирующего несчастных и затюканных рабочих, был в позапрошлом столетии весьма популярен. Вот, например, стихотворение Некрасова, посвященное господину Понизовскому, владельцу крахмало-паточного завода в Ярославской губернии:

Но вспомним хотя бы морозовский «старообрядческий рай». Усердием А. Морозова в начале XX века поселок действительно стал этаким воплощением капиталистической утопии. Главный корпус, так называемая Новоткацкая фабрика, возвели в 1907–1908 годах в соответствии с самыми современными по тем временам представлениями и возможностями. Там, например, использовалось верхнее естественное освещение — благодаря десяткам конических световых фонарей. Существовала и система центральной вентиляции, при этом свежий воздух подводился непосредственно к местам работ.

Менеджмент фабрики проживал в двухэтажных коттеджах. Для рабочих же были построены уникальные в то время рабочие дома, украшенные изразцами, оборудованные такими достижениями той эпохи, как канализация, центральное отопление и даже вентиляция. Кстати, внутреннее устройство тех домов — коридорная система, общие кухни, кладовые, прачечная и прочие домовые подсобные хозяйства — было впоследствии повторено уже советскими конструктивистами. Разве что эти творения (такие как Дом Наркомфина на Новинском бульваре) были заселены избранными совслужащими, а глуховские их предтечи — простыми рабочими.

Для досуга ткачей (и для свежего воздуха) устроен был Глуховский парк. Там располагались родильный приют и дом самого Арсения Ивановича.

Один из жителей писал о Богородске: «Особенно чистой и ухоженной была Глуховка. К каждой фабрике по слободкам и улочкам тянулись, покрытые мелким шлаком, липовые аллеи. Жилые постройки, кроме казарм, одно- и двухэтажные деревянные, красивые, с большими застекленными верандами, предназначались для управляющих, мастеров, служащих…

Хозяйский сад, утопающий в зелени, находится на берегу Черноголовского пруда, в нем был небольшой двухэтажный особняк Морозова и маленькая деревянная церквушка. Особняк деревянный, внутри красиво отделан деревом разных пород. После Великой Отечественной войны он сгорел.

Парк представлял из себя небольшой дендрарий с обилием разной древесной и кустарниковой растительности, часть которой привозили из-за рубежа.

До революции в субботу и воскресенье, в престольные праздники парк открывался для всеобщего посещения, играл духовой оркестр. Никто ничего не ломал.

К парку примыкал хорошо оборудованный стадион с велотреком, водной и лодочной станциями. У входа на стадион возле центральных ворот — небольшой фонтан».

Были у рабочих и так называемые социальные гарантии: больничная касса, кредитование сотрудников, проработавших на фабрике несколько лет.