А исследователь И. Ф. Токмаков писал в своем труде «Историко-статистическое и археологическое описание г. Богородска»: «На самой значительной по своим оборотам Богородско-Глуховской фабрике имеется библиотека для служащих и рабочих, выписывающая все русские журналы и газеты и состоящая более чем из 5000 томов. Вообще, рабочие Богородска и окрестностей резко отличаются благообразием, степенностью, пьяных в городе мало, несмотря на соседство фабрик, в городе распространена грамотность. Объясняется такое положение дел тем, что в Богородске рабочие живут с семьями оседло и давно, тогда как на других фабриках рабочие разлучены с семьями, а это есть главное зло… В Богородске шире, чем где-либо в России, кроме как в Москве, развилась частная благотворительность».
Сами сотрудники морозовской мануфактуры выглядели почти сказочными персонажами. Один из богородских жителей писал: «К нянюшке раза два-три в год приходила сестра, у которой по локоть не было левой руки. Когда-то она попала рукой в прядильную машину. С ней приходил муж Иван Иванович, работавший на фабрике Морозова паровщиком, т. е. на паровой машине. Человек он был положительный, высокого роста, бритый, с небольшими усиками. Типичный мастеровой в хорошем смысле слова. Мы относились к нему с уважением, так как знали, что быть паровщиком очень ответственное дело. По этому случаю няня покупала полбутылки водки и колбасу. После обеда, происходившего в кухне, Иван Иванович выходил покурить. Нам очень нравился весь процесс скручивания и набивки козьей ножки махоркой. Потом около кухонного крыльца начиналась беседа о работе и машинах. Мы рассказывали свое».
«Вечера отдыха» в морозовской мануфактуре были, что называется, под стать столичным. Богородский обыватель вспоминал: «На Рождество, я был в это время в четвертом классе Комиссаровки, мы компанией поехали в Глухово, в клуб Морозовской мануфактуры, смотреть спектакль Художественного театра «Дядя Ваня». Спектакль произвел на меня большое впечатление, да и в клубе я вообще был впервые.
После спектакля танцы. Мы остались. В обществе мне случалось танцевать впервые. Дома и в училище это одно, а в обществе, да с барышней — совсем другое.
Вальс прошел благополучно. Я его любил и танцевал хорошо. Подошла венгерка. Надя Штаден говорит: «Пойдемте». Я заволновался, но пошел. Прошли половину зала. Я чувствую, что побледнел и, того гляди, упаду. Надя меня подбодрила, и все окончилось благополучно и больше не повторялось.
Через год, опять на Рождество, я опять попал в Глухово на «Вишневый сад». Сильно переживал. Для меня было открытием, что взаимоотношения людей со времени написания пьесы ничуть не изменились…
После спектакля танцы. Вышло танцевать большинство молодых артистов. На сей раз я был храбрее и не волновался. Пригласил на вальс одну миловидную артисточку, да так и протанцевал с ней весь этот замечательный вечер. Она танцевала очень хорошо и мне подарила несколько комплиментов».
Ткацкие производства были распространены в России. Столицей ткачей, разумеется, считался Иваново-Вознесенск. Там все было поставлено на широкую ногу. Иваново-Вознесенск был городом международного значения. Сырье, к примеру, закупали в Средней Азии, Египте и Соединенных Штатах. Рынок сбыта также не был ограничен нашим государством. Немалая доля ивановских ситцев продавалась в восточные страны. Для этого даже был разработан особый рисунок — так называемый «турецкий» или же «восточный огурец». Правда, тот же «огурец» весьма охотно покупали и в России.
Вообще, разнообразие рисунков было потрясающим. Названия им давали прямо на мануфактурах, и они, эти названия, были довольно умилительны. Например, «серпик», «дунька», «пчелка», «глазок», «листочек». Те же, кто не придавал значения рекламе, старались выбрать имена поярче: «Глория», к примеру, или «Мальта». На рубеже XX столетия выбор рисунка был вообще поставлен на научную основу. К примеру, на одной из фабрик исполнял должность торгового приказчика некто Николай Францевич Яшке. Он постоянно отслеживал все изменения в моде и с регулярностью снабжал свое начальство сведениями: «Темные тона начинают прискучивать», «рисунок горохом не следует работать ни в коем сорте», «наш шевиот пойдет своей дорогой, поэтому обязательно мы должны вводить в него свои сорта — более яркие и темные, которые можно будет продавать дороже».
Следил тот Яшке и за отношениями с покупателями — в первую очередь оптовиками и посредниками. И здесь он был более чем строг со своим собственным начальством: «У Щукина говорят, что отделку на бумазее полосатой обязательно нужно сделать мягче, тогда каждая полоса будет больше отливать, прошу приказать сейчас же сделать». А иногда случались и такие замечания: «С. И. Щукин весьма недоволен выпуском рисунков на нашем кретон-креме и розе. Если они вышли неудачно, то их ни в коем случае высылать не следовало бы, этим роняется достоинство фирмы».
Руководство мануфактуры к требованиям Николая Францевича относилось с пониманием — конъюнктуру рынка этот строгий немец чувствовал прекрасно.
К началу XX столетия стали научными и технологии. Прошли те времена, когда для получения особо качественных результатов краски готовили на хлебном уксусе, ткани вываривали в мыле с отрубями, после чего клали на снежный наст или на травку и поливали из леечки водой. Ивановские фабрики были вполне цивилизованными, производительными и конкурентоспособными. Притом что условия там были значительно хуже морозовских. Жизнь рабочих на ивановских мануфактурах еще в середине XIX века была довольно безмятежной и веселой. Праздников и выходных было немало, и рабочие охотно ездили на пикники на берег речки Талки, устраивали посиделки вечером, иной раз посещали кабаки.
Однако же уже к концу столетия условия не то чтобы ухудшились, но стали весьма заметно различаться. Зарплата чернорабочего была 7–8 рублей в месяц, а рабочего квалифицированного — приблизительно в два раза больше. При этом была развита система штрафов. В частности, «за нарушение тишины и благочиния, за несоблюдение чистоты и опрятности» могли оштрафовать на рубль, а «за неисправную работу, порчу материалов, машин и других орудий производства» штраф составлял до трех рублей. При этом некоторые предприниматели вводили и свои, весьма оригинальные законы. Например, в «Особых правилах» фабрик Грязнова было сказано: «Рабочие и мастеровые обоего пола и всякого возраста должны ходить по воскресным и праздничным дням в церковь. Виновные в неисполнении сего подвергаются денежному взысканию».
Что ж, атеисты могли выбирать себе другое место работы — это правило от соискателей никто скрывать не собирался.
Жизнь рабочих чаще всего проходила без излишеств. Это признавали и сами предприниматели. Один из них, Яков Гарелин, записал в своем труде «Город Иваново-Вознесенск или бывшее село Иваново и Вознесенский посад»: «Мясо является на столе рабочего только по большим праздникам, в будни и небольшие праздники он ест что Бог послал: пустые щи, кашу, горох, редьку и т. п. незатейливые блюда простонародной кухни».
Некоторые рабочие питались на так называемых «фабричных кухнях». «Северный край», газета далеко не революционная, описывала эти общепитовские заведения так: «Кухня помещается в мизерном, тесном и грязном здании. Когда я входил в кухню, то меня прежде всего поразил запах: смесь кухонного, донельзя удушливого и прокислого воздуха с сильным, бьющим по носу воздухом». Ассортимент подобных заведений, разумеется, роскошеством не отличался: «В обед и ужин — щи из серой капусты с небольшой подправой из пшеничной муки, каша гречневая или пшенная с одной ложкой постного мяса; к чаю два раза в день черный хлеб».
Условия жизни неквалифицированных рабочих были под стать их питанию. Газета «Старый Владимирец» сообщала об одном из фабричных районов Иванова: «На «Ямах» грязная, зачастую холодная, тесная избенка, где ютятся нередко от 10 до 25 человек обоего пола… санитарные и гигиенические условия прямо ужасны. Спят по всему полу, плечо в плечо… Для рабочего имеются только кабаки… да десятки пивных. Словом, целая паутина пьянства… Ни город, ни фабриканты ничего для здорового отдыха и удовольствия рабочих не сделали».
