Рыбу промышляли и зимой, и летом. Неудивительно, что этот незамысловатый, но полезный во всех отношениях товар постоянно украшал прилавки рынков и базаров. Мемуаристы Засосов и Пызин писали: «Зимой мороженую рыбу, результат подледного лова, возили в Кронштадт прямо на розвальнях, отдавали в магазины, продавали на рынке; было принято также разъезжать по дворам и предлагать мороженую рыбу. Чтобы как-то поскорее сбыть рыбу, применялся следующий способ: какой-нибудь рыбак из-под Ковашо высыпал на порог дома сетку корюшки, которая стоила копейки, а вечером, уезжая домой, собирал деньги по домам, где он оставлял рыбу. Знали друг друга из года в год, доверяли, недоразумений обычно не было; иной раз слышались такие разговоры: «На кой черт опять ты меня завалил рыбой!», а рыбак успокаивал: «Ничего, хозяюшка, замаринуешь» — или: «Теперь морозы крепкие, полежит», а то и так, — «Это последняя рыба: лед-то совсем плохой стал, теперь только весной уж дождешься!»».

Труба пониже — дым пожиже. Любительская рыбалка — одна из наиболее доступных провинциальных радостей. Да и подспорье к столу — праздничному и повседневному. Инженер Ю. Лепетов писал о подмосковном Богородске: «Река Клязьма в прошлом — сказочно красивая и такая чистая, что из нее можно было пить. В обилии водилась почти вся пресноводная речная рыба. Бывало, часов в 5 утра идешь на рыбалку, остановишься на Соборном мосту и любуешься: вода настолько прозрачна, что до мелочей видна вся речная жизнь, как в аквариуме… Река Клязьма и Глуховский пруд располагали тремя-четырьмя лодочными станциями, которые доставляли большое удовольствие для отдыха».

О той же Клязьме — только в городе Владимире — писал тамошний житель М. Косаткин: «Любители рыбной ловли проводили незабываемые дни и вечера возле заклязьменских озер… Утром проходили по безлюдным улицам, узким съездом спускались к Клязьме и, когда шли по мосту по ту сторону реки, любовались, как утренний туман стелется над водою и как там вдали на востоке из-за добросельских холмов поднималось солнце, посылая свои лучи на городские холмы и сады, на золотые купола церквей, и вскоре отражались блестками на всплеске клязьменских струй.

Пройдя клязьменский наплавной мост, выходили, слегка поднимаясь, на дамбу, пересекающую весь луг от реки до леса, и шли по ней или вдоль по луговой, хорошо отполированной тропинке под гомон проснувшихся птичек и жужжание насекомых.

Уже издали, все приближаясь, закрывая весь горизонт, виднелся раскинувшийся по надречным холмам город. Утопая в зелени садов, блестели озаренные заходящим солнцем стекла домов, сбегающих с горы почти к самой реке. В солнечных лучах переливалась и позолота церковных куполов, а на окраинах города уже поблескивали вечерние огни, постепенно разбегаясь и по всему городу. Издали доносились звуки музыки. Это на Пушкинском бульваре играл военный оркестр, привлекая массу гуляющих… В вечернее время молодежь каталась на лодке или купалась в полноводной Клязьме в натуральном виде, не стесняясь».

Красота!

Рыбалка во Владимире была и впрямь вольготной. Исследователь И. Лепехин сообщал: «Река Клязьма, протекающая мимо города, многим жителям служит и пропитанием. Через устье, которым она впадает в Оку, заходит довольно всякой мелкой рыбы, как-то: щук, лещей, чехони, налимов, жерехов, ленцов, густерок, язей, плотвы и проч.».

К нему присоединялся полковник Талызин: «В Клязьме водятся лещи, щуки, язы, ерши, окуни, налимы, уклея, щерехи, сазаны, санцы, яльцы и головня; в небольшом количестве: сомы, судаки, иногда попадается и стерлядь. Лет сорок тому назад (то есть в начале XIX века. — A. M.)…

Улов был очень значителен и прибылен; к несчастью, места, принадлежащие городам, а их очень много, потому что один г. Владимир владеет с 1788 года рыбною ловлею в реке, на стоверстном расстоянии в обе стороны, начали отдаваться на откуп таким промышленникам, которые, заботясь только о приобретении больших выгод для себя, употребляли для лова самые губительные средства, а именно, так называемое громление рыбы. В первые годы лов был так велик, что рыба совершенно упала в цене; крупную и преимущественно лещей сажали в чистые озера до осенних морозов, потом ее вылавливали и мерзлою отправляли в Москву; мелкая же продавалась за бесценок на месте, или же, за неимением потребителей, гнила и пропадала; а в последние годы рыбы не добывается и сороковой части против прежнего: знаменитая клязьменская стерлядь почти совершенно пропала, судаки также, их не ловится теперь и сотой доли; пропала также и часть мелкой рыбы, как, например, уклея, верхоплавка, служившие кормом для большой рыбы».

Казалось бы, совсем уж детская забава — ловля раков. Тем не менее и здесь существовали свои тонкости. Андрей Титов писал о том, как обстояло дело с раками в его Ростове Великом: «Промысел этот не требует никаких затрат, и ловля производится: в жаркое время просто руками в норах, а в холодное — особого рода снастью, называемой «рачней». Снасть эта деревянный обруч, опутанный тонкими бичевками или просто мочалами; на середину его прикрепляется кирпич, у которого привязывается рыба или мясо, преимущественно испортившееся, и затем привязывается бичевкой к палке и опускается в воду. В полчаса раков на нее набирается до 3-х десятков. А руками в это время налавливают до полусотни и более… Скупщик раков, рассказывают, продает их в Москве крупных от 1 до 1,5 р. за сотню, а средних от 40-ка до 60-ти коп. Если это правда, то такая торговля очень выгодна, тем более, что он едет не с одними с ними, а с товаром, составляющим постоянную его торговлю».

В других уездных городах было примерно то же самое. В губернских же, как правило, к рачным забавам относились несколько высокомерно, но все равно баловались при случае.

Торговля издавна была одним из основных занятий, даже развлечений русского провинциала. Взять хотя бы Торжок (в прошлом Новый Торг). Главная площадь в городе Торжке была базарная. Предприниматель М. Линд вспоминал о конце позапрошлого века: «Перейдя на другую сторону, вы сразу попадаете на базарную площадь с круглым деревянным бассейном, окованным железными обручами, в который две мощные артезианские струи день и ночь шумно льют из деревянной колоды свою прозрачную студеную воду. Вокруг бассейна и даже на его толстых бортах прогуливаются небольшими группами сизые, пестрые и белые голуби, сытые, воркующие, свято чтимые обитателями города, в котором голубиная охота не просто забава мальчишек-подростков и даже не страсть, а нечто среднее между серьезным делом и священнодействием. «Водить» голубей — занятие настолько почтенное, что ему отдаются самые солидные отцы семейства и даже седовласые старцы. Недаром двенадцать летящих голубей на фоне синего неба — герб города Торжка.

Вдоль левой стороны площади одним непрерывным порядком тянутся торговые помещения с разнообразным, преимущественно крестьянским товаром. Бондарные изделия, гончарная посуда, шорный, скобяной и щепной товар, бочки, ведра, корыта, ушаты всех размеров, санки, лопаты, дуги, хомуты, седелки, шлеи, сыромять во всех видах, веревки, стопы колес, глиняные горшки, опарники и горлани, обливные и необливные, шинное железо, гвозди, пилы и топоры, чугунное литье, пакля, войлок, ящики с оконным стеклом и, чередуясь, а то и вперемешку с этим вожделенным мужицким добром, отвернутые мешки с мукой и всевозможными крупами, бочки со снетками, груды мороженого судака, ящики с пряниками — белыми, розовыми и коричневыми, облитая сахаром коврижка — «московская мостовая», орехи всех видов, стручки сладкого «индийского» боба, конфеты-леденцы в разноцветных бумажках — все это со своими запахами, красками, хозяйственными и вкусовыми соблазнами выдвинулось далеко на площадь, оставя лишь узкие проходы к дверям магазинов. А в этих коридорчиках, потирая друг о дружку красные кисти рук или засунув их в рукава, переминаются с ноги на ногу упитанные багрово-синие владельцы этих товаров в белых фартуках поверх овчинных полушубков, в валенках и тяжелых кожаных калошах — разнолицые и разнофамильные, но по существу мало отличающиеся друг от друга — представители среднего торгующего Торжка.