— Седлайте коней, господа! Во Франции объявлена республика!

Впрочем, в «Записках» барона Корфа, присутствовавшего на балу, об этой фразе не упоминается, а говорится о «невнятных для слушателей восклицаниях Николая о перевороте во Франции, о бегстве короля из Парижа и т. д.».

Еще одна запись из дневника сына императора:

«22 февраля… Во Франции Республика, королевская семья бежала неизвестно куда. Франция управляется Национальным собранием и кроме того советом…

Вот до чего мы дожили! Повторение ужасное явлений конца прошедшего века. Просто ушам не верится. Волосы дыбом становятся! А что-то будет еще. Папа всегда говорил, что он срок дает до первого марта. Еще первого марта нет, а уже все вверх дном стоит…»[132]

Меж тем в Париже в течение нескольких часов четыре правительства уступили одно другому свое место. На улицах было множество вооруженных и пьяных людей, так как погреба Тюильри и Пале-Рояля подверглись разграблению, как и все остальные во дворцах. Улицы были еще загромождены баррикадами, и по ним нельзя было проехать в экипаже.

Все иностранцы готовились к отъезду.

Усталые и деморализованные войска поднимали ружейные приклады кверху и передавали свое оружие и амуницию народу. Герцог Монпасье, во главе 6000 человек и грозной артиллерии, отдал все свои артиллерийские ящики народу возле ворот Сан-Мартен, не сделавши ни единого выстрела, и постыдно бежал в сопровождении своих адъютантов.

Иным могло показаться, не в Палате депутатов, а на улицах, где тысячные толпы парижан распевали революционные песни, решается судьба Франции[133].

Впрочем, лишь немногие, умеющие анализировать события, понимали, если Наполеон I, чью всесокрушающую карьеру запустили иллюминаты в качестве орудия по разрушению Церкви и опрокидыванию установленного порядка по всей Европе, не оправдал в свое время их ожидания, то теперь ими делалась ставка на других лиц и с дальним прицелом.

Игумен Черменского монастыря Антоний (Бочков) писал в 1848 году оптинским старцам: «…Революция во Франции не есть частное зло, а только воспламенение тех подкопов, которые подведены под всю землю, особливо под европейскую, яко хранительницу просвещения и духовного и мирского.

Теперь страшен уже не раскол, а общее европейское безбожие. Времена язычников едва ли не оканчиваются. Все европейские ученые теперь празднуют освобождение мысли человеческой от уз страха и покорности заповедям Божиим. Посмотрим, что сделает этот род XIX века, сбрасывающий с себя оковы властей и начальников, приличий и обычаев! Посмотрим, каков будет этот новый Адам в 48 лет, который теперь возрождается из европейской благородной земли, какова будет эта зловещая птица, высиженная из гнезда парижского! Это яйцо уже давно положено: оно еще в 1790-х годах согревалось, и вылупившийся Наполеон, хотя и обжег себе крылья на пожаре московском, и, как будто, мы вместе с ним простились и с войной, и с общими потрясениями, но, видно, это был только один болтун, а настоящий высидок явится в наше преблагополучное время, во дни мира и утверждения. Если восторжествует „свободная“ Европа и сломит последний оплот — Россию, то чего нам ожидать, судите сами…»

Временное французское правительство, возглавляемое военным министром генералом Ковеньяком, было масонское, но о том никто в народе не знал. Из одиннадцати министров Временного правительства лишь двое — министр иностранных дел Ламартин и Арман Ларра не состояли в масонских ложах. Но и они, похоже, находились под чужим влиянием. Так, когда 10 марта 1848 года главный совет Шотландской системы явился поздравить временное правительство, Ламартин от имени последнего отвечал: «Те чувства, которые руководили великим взрывом 1789 года, и которые народ французский недавно снова проявил, (и я надеюсь, уже в последний раз), я знаю, исходят из ваших лож. Сначала во мраке, затем в полумраке, и, наконец, при полном свете…»

В России за движением через западные и южные границы и в пограничных районах было установлено особенно тщательное наблюдение. Въезд иностранцам в Россию, равно как и выезд за границу для всех русских подданных, был резко ограничен.

В Италии папа Пий IX среди окружавших его страстей становился все более и более нерешителен.

Французская революция 24 февраля 1848 года произвела влияние на Рим, обнаружившееся падением министерства кардинала Бофонди, обнародовавшего циркуляр, имевший целью покровительства иезуитам, положение которых во многих провинциях делалось критическим.

Когда пьемонтский король Карл-Альберт вооружился против Австрии, папа Пий IX двинул войско на По, но отказался дать благословение римским добровольцам и противился соединению своих войск с пьемонтскими. Началось волнение. Папские министры настаивали на войне с Австрией. Но в апреле 1848 года, под влиянием иезуитов, неожиданно для либералов, Пий IX решительно выступил с обращением, осуждавшим борьбу с Австрией.

Тысячи крестьян и городских жителей, предводимые студентами, докторами, священниками, таможенными, вышли на улицы. Взрывы негодования прокатились по городам Италии…

Весной 1848 года А. Иванов, весь предавшись работе над картиной, писал Ф. В. Чижову:

«Образованность Запада, вместе с формой их религии, находится в самом трудном положении. Этот любопытный их кризис, конечно, никому не будет так полезен, как русским, которым суждено придти последними на поприще духовного своего развития и завершить все спокойно, здравой критикой…»

Имеет смысл привести здесь дневниковые записи, сделанные позже, в марте 1854 года, преосвященным архимандритом Порфирием (Успенским), начальником первой Русской духовной миссии в Иерусалиме, позволяющие понять взгляд русского священства на Рим того времени.

«13, суббота. Рим подобен умирающему грешнику…

Духовная неподвижность есть признак его умирания. Рим уже не в силах соединить под своим знаменем племена латинские, германские, греческие, славянские, кои ныне более, нежели когда-либо, любят оставаться под собственными хоругвиями своих вероисповеданий…

14, воскресение… Духовный Рим тяжко согрешил против Восточной Церкви, против науки, против прав совести и против многих народов, и за эти грехи наказан, наказывается и еще примет возмездие полною мерою…»[134]

В России в марте 1848 года К. С. Аксаков скажет близкому человеку:

— Теперь настало, наконец, время, когда всякий должен понять, что нам, русским, надо отделиться от Европы Западной, что верная порука тишины и спокойствия есть наша народность.

Славянофилы (к числу их относились и Аксаковы) считали, происходящее в западноевропейских странах есть следствие внутренне порочного общественно-политического строя на Западе. Наиболее полно, пожалуй, эту мысль выразил И. С. Аксаков в своих ответах на вопросы, предложенные ему в марте 1849 года в Третьем отделении. Он писал:

«По моему мнению, старый порядок вещей в Европе, столь же ложен, как и новый. Он уже ложен потому, что привел к новому, как к логическому, непреложному своему последствию. (На полях ответов Николай I написал: „Совершенно справедливо“. — Л. А.) Ложные начала исторической жизни Запада должны были неминуемо увенчаться безверием, анархией, пролетариатством, эгоистическим устремлением всех помыслов на одни материальные блага и гордым, безумным упованием на одни человеческие силы, на возможность заменить человеческими учреждениями Божии постановления… (Пометка государя: „Святая истина“. — Л. А.) Не такова Русь. Православие спасло ее и внесло в ее жизнь совершенно другие начала, свято хранимые народом».

Характерные слова прозвучат в письме А. А. Иванова к Н. В. Гоголю, вернувшемуся в апреле 1848 года из поездки в Иерусалим, к Гробу Господнему: