Распутин не подстраивался под нормы жизни состоятельных господ. Он, несомненно, знал, что своеобразный облик, простые крестьянские манеры, необычный стиль поведения и речи — всё это то, что во многом и делает его притягательным для привыкших к роскоши и комфорту людей.
Не желая меняться, Григорий Распутин всё-таки менялся. Испытание властью и лестью трудно было выдержать. При всём своем природном уме он всё-таки оказался слишком простым, открытым и незащищенным для специфической среды, где ханжество, лицемерие, корысть, интрига — непременные «нормы жизни».
Ему признавались в обожании, а потом эти же люди бежали к знакомым и с хохотом рассказывали, как общались с этим «пройдохой»; ему со слезами на глазах рассказывали «о муках душевных», просили совета, а затем пересказывали с массой выдуманных деталей реакцию «этого мужлана»; ему клялись в верности, с трепетным вниманием ловили его высказывания, а затем публиковали разухабистые фельетоны в газетах, где перевирали все, от начала и до конца.
В июне 1914 года на страницах популярной столичной газеты «Вечернее время» было помещено интервью с Распутиным, в котором Царев друг выплеснул наболевшее: «Неужели не о чем больше писать и говорить, как обо мне. Я никого не трогаю. Да и трогать не могу, так как не имею силы. Дался я им. Видишь, какой интересный. Каждый шаг мой обсуждают, все перевирают. Видно, кому-то очень нужно меня во что бы то ни стало таскать по свету и зубоскалить. Говорю тебе, никого не трогаю. Делаю свое маленькое дело, как умею, как понимаю. То меня хвалят, то ругают, только не хотят оставить в покое. Если что плохо делаю, рассудит Господь. Искренне говорю тебе: плохо делать не хочу. Поступаю по умению».
Так до самой смерти Распутин не мог понять и объяснить этот удушливый и бездушный столичный мир, где «молитве тяжело». Он, как и Александра Фёдоровна, видел лживость и двуличие его, но, в отличие от Императрицы, всеми силами стремившейся от этого мира отгородиться, Григорий к нему тянулся.
Ему стало нравиться быть в центре внимания, его натуре начала льстить популярность. Это искушение он не смог преодолеть, особенно в последние годы. Он начал любить застолье, стал употреблять спиртное. Хотя пил он по преимуществу мадеру, но большие дозы выпитого, столь любезно предоставляемого «искренними почитателями», не раз приводили его в состояние алкогольного веселья, когда он даже плясал русскую. Организаторы и очевидны таких случаев потом с упоением передавали виденное, дополняя его смачными деталями по своему разумению.
Верная Муня Головина описала, как в январе 1915 года праздновался день рождении Григория Распутина в его квартире на Гороховой.
«Было много народу, много подарков. Корзины с фруктами, пироги. Я подарила красивую белую шелковую рубашку, расшитую серебряной нитью… Ему подливают вина, его подталкивают, его упрашивают, умоляют: „Ты танцуешь русский танец как никто другой, Григорий. Это колоссальное удовольствие смотреть, как ты танцуешь. Не лишай нас этой большой радости. Давай!“. И, смеясь, его толкнули на середину комнаты в сопровождении русских песен…
А для меня возникло видение агонии, как будто я участвовала в таинстве жизни и смерти. Личное смирение для Григория, это выражение сосредоточенности на лице, молитвы, искажённый гримасой рот и этот зловещий неистовый танец, как ураган! В такие моменты в моём сердце возникало огромное уважение к Григорию Ефимовичу… Среди людей, пришедших поздравить его, было несколько представителей почти официальной власти, ожидающих назначения или только что его получивших, которые считали, что не следовало его обделять своим вниманием, и рассчитывали быть среди его „друзей“. Григорий был со всеми любезен, угощал всех напитками и сам пил больше всех, но никогда не был пьян и сохранял ясность ума».
Конечно, подобное поведение невозможно было сочетать с традиционным старческим благочестием. Однако с обычных позиций особо предосудительного в том нельзя было бы усмотреть, если бы не другое его качество, которое как раз и проявлялось в состоянии «подшофе». Он иногда начинал рассказывать о Царской Семье. Собственно, с этой целью его нередко как раз и «накачивали».
Хотя документально можно подтвердить не более трех случаев подобного рода, и ничего скабрезного, вопреки распространенным мнениям, он при этом не говорил, но сам факт разглашения таких сведений трудно признать уместным. Злого умысла у Распутина не было, но это вряд ли можно поставить ему в заслугу. Недопустимые повествования на почве «приема мадеры» начались уже тогда, когда жизнь Распутина приближалась к концу.
Ранее, когда он был не застольным гостем дорогих столичных гостиных, а являлся лишь духовным авторитетом, то не позволял себе ничего подобного. Суета и мишура богатого мира тогда его не искусила. Он выступал в своем исконном образе утешителя и наставника.
Смысл распутинских наставлений касался важнейших религиозно-нравственных категорий: любви и смирения. Современному читателю, наверное, стоит пояснить, что «любовь» в данном случае являлась высокой нравственной категорией и никого касательства к плотскому воплощению не имела.
Сохранилась целая тетрадь наставлений и изречений Григория, которая принадлежала дочери Николая II Татьяне. Приведем ряд типичных распутинских пассажей: «Любовь есть свет, и ей нет конца. Любовь — большое страдание. Она не может кушать, не может спать. Она смешана с грехом пополам. Всё-таки лучше любить. В любви человек ошибается, но зато страдает и страданием искупает свои ошибки. Если любить сильно — любимые счастливы. Им сама природа и Бог дают счастье. Надо Бога просить, чтобы Бог научил любить светлое, ясное, чтобы не мученье была любовь, а радость. Любовь чистая, любовь ясная есть солнце. Солнце греет, а любовь ласкает. Всё — в любви, любовь и пуля не возьмет».
Однако одной только любви для праведной жизни, наставлял он, недостаточно. Только тот найдет истинную дорогу к Богу, кто преодолеет свою гордыню, отрешится от земной суеты и слабостей, научится спокойно воспринимать все те испытания, которые ему ниспосылаются свыше для проверки крепости веры.
Судить о распутинских представлениях можно на основании текстов его книг. Многие не знают, что от его имени издано несколько брошюр, составленных, как заметила А. А. Вырубова, примерно в тех же выражениях, которые он произносил и на своих встречах.
Существует несколько таких книжек. «Житие опытного странника» (1907), «Великие дни торжества в Киеве! Посещение Высочайшей Семьи! Ангельский привет!» (1911), «Мои мысли и размышления. Краткое описание путешествия по святым местам и вызванное им размышление по различным вопросам» (1915). Они в открытую продажу не поступали, а рассылались автором своим близким людям.
Во всех этих книжицах много искреннего чувства, передаваемого неповторимым распутинским языком. Распутин знал и не сомневался, что Православие — опора России. «Я уверен, если больше веры будет, никакой варвар не подточит корень ее (Родины)».
Описание образов и ситуаций — точное и выразительное. Вот как он описал католическую Пасху, свидетелем которой был в Иерусалиме, высказав и свои суждения о русском празднике Светлого Христова Воскресения.
«Я был очевидцем и сравнивал их Пасху с нашей — у них неделей раньше она была. Что же сказать про их Пасху? У нас все, даже неправославные радуются. В лицах играет свет, и видно, что все твари веселятся. А у них в основном самом храме никакой отрады нет, точно кто умер, и нет ожидания: выходят, а видно, что нет у них в душе Пасхи, как у избранников, а будни. Какое же может быть сравнение с Пасхой Православия! Совсем это другое. Ой, мы счастливые православные! Никакую веру нельзя сравнить с православной. У других есть ловкость — даже торгуют святыней, а видно, что нет у них ни в чем отрады, вот обман, когда даже в Пасху служат, и то лица мрачные, поэтому и доказывать можно смело, что если душа не рада, то и лицо не светло — вообще мрак, — а у православных, когда зазвонят и идешь в храм, то и ногами Пасху хвалишь, даже вещи и те в очах светлеют. Я не берусь судить. А только рассуждаю и сравниваю католическую Пасху с нашей, как я видел во Святой Земле служили Пасху у греков. А премудрости глубину не берусь судить! Я чувствовал, как у нас ликуют православные, какая у нас величина счастья, и хотелось бы, чтобы нашу веру не унижали, а она без весны цветёт над праведниками, для примера указать можно на о. Иоанна Кронштадтского, и сколько у нас светил — тысяча мужей Божиих».
